де Лазиски и

наносит сокрушительный удар во фланг англо-прусских союзников. С гиком

пошла в бой козацкая сотня в ярко-красных жупанах и черных барашковых

шапках, враг был сломлен и в беспорядке бежал, а принц Изенбургский нашел

смерть от казацкой сабли. В донесениях, то ли перепутав одежду, то ли

умышленно , чтобы оправдаться, писали, что французы победили лишь

благодаря помощи пяттысячной турецкой конницы, которой, конечно, там и

близко не было.

Но в какой-то момент не повезло Григорию – пуля попала в голову,

закачался в глазах горизонт и поплыли красные круги, будто от брошенного

камня по воде; эти круги становились все более яркими, медленно уходило

сознание, командующий склонился и тихо начал сползать с седла. Кароль

успел подхватить командира и собрата, козаки окружили его и, пробиваясь,

вывезли из поля боя.

А дальше было лечение в доме австрийского советника юстиции

Иоахима Гете, отца прославленного в будущем немецкого поэта Вольфганга

Гете, тогда еще паренька, который, тем не менее, будет помнить о пребывании

в их доме штаба военного губернатора, вспомнит со временем и опишет

именитых генералов, среди них и графа Орли де Лазиски.

Пока Григорий лечился, к счастью, довольно успешно, граф где Брольи

направил подробный отчет своему королю. Граф объективно оценил вклад в

победу «синих шведов короля» и украинских козаков – де Лазиски указом

Людовика XV был произведен в чин генерал-поручика. Сам де Брольи получил

маршальский жезл. Победу праздновала вся Франция, придворные

сравнивали ее с величайшими битвами, поэты составляли оды, но более всего

80

отличилось аристократическое женское общество – вмиг была изобретена и

вошла в моду прическа «Берген».

Еще не зажила как следует рана, а Григорий снова в строю. Бой под

Миденом войдет в историю особым драматизмом. Сначала у французов были

все шансы на победу. Они двинулись девятью колоннами. Воины графа де

Лазиски должны были атаковать корпус генерала Вангейма, который

разместился на некотором расстоянии от главной армии. Удача зависела

сугубо от быстроты маневра, но не все шло нужным порядком у французских

воинов. В решающую минуту конница Орлика первой ударила по пехоте,

которая, тем не менее, сумела выдержать натиск, сохранила спокойствие и

сыпанула навстречу неудержимым градом ядер. Со временем подошли

жандармы и карабинеры, но и эту совместную атаку англо-пруссам удалось

отразить. В центр французских войск начала образовываться «дырка»,

которая угрожала катастрофой всей армии, поэтому «синие шведы короля»

вместе с казаками отчаянно рубились, лишь бы прорыв не разросся. Карп не

видел, откуда стрелял английский снайпер, он увидел лишь кровь на синем

мундире Орлика и саблю, выпавшую из рук Григория.

И снова козаки окружили своего командира, изо всех сил пробиваясь

сквозь ряды войск прусско-английской коалиции, и таки вывезли своего вождя.

Григорий был в тяжелом состоянии. Он то приходил в сознание, то снова

бредил, в этом бреду странно перемешивались картины пережитого им самим

и замыслы на грядущее, настоящие события его жизни и видения будущего.

День и ночь возле Григория дежурил Карп-Кароль с ближайшими друзьями,

спасали сына гетмана от горячки, которая могла в любую минуту потушить

пламя жизни, как иногда гасит свечку легкий ветерок.

Карп не все разбирал из бреда своего господина, так как кое-где

слышался греческий язык, встречалась латынь, но французский и польский он

большей частью улавливал.

– Карп… Кароль… Почему наше рыцарство не имеет права на свою

землю… зачем разрушили Чертомлыцкую сечь, разве народу моему надо было

идти в Олешки, туда, к Кардашинскому лиману… мы проезжали, Карп, там, мы

были двадцать пять долгих лет под крымской протекцией… А сейчас козаки,

говорят люди, вообще за Дунай бегут, может, там будет по счету девятая уже

Сечь… Кароль, воды… Я говорил королю Людовику XV: поселим козачество на

Рейне, где скалы такие, как в Чертомлыке, может, тоска меньшей будет. .

Казаки – верные воины, они будут оборонять Францию. А настанет время – и

Бог подарит нам своего Моисея, и приведет он народ свой в землю украинскую

обетованную, и никто уже не сможет отобрать ее, похитить язык и память. Не

послушал король, побоялся с Турцией поссориться…

– Ребята, – менял влажное полотенце на лбу у Григория Карп – от горячки

полотенце это едва не выделял пар, – это не бред … Я истинно ведаю: был у

него с королем такой разговор всерьез. И соглашался Людовик, но потом что-

то разладилось.

81

…14 ноября 1759 года на берегу Рейна вырос одинокий холмик свежей

земли со скромным крестом в изголовье. Прозвучит прощальный салют из

мушкетов козацкой сотни, будут салютовать «синие шведы», отдавая

последнюю честь своему командующему. Григорий Орлик упокоился в земле,

куда в последний раз – десятый! – мечтал перевести Запорожскую Сечь.

Отсюда, пусть через годы, пусть через сотни лет, должны были возвратиться

свободные люди на свободную землю, где не будет врага-супостата, где не в

падчерицах будет жить родной язык и родная песня, где тихое счастье

поселится в каждом доме, построенном мозолистыми руками неутомимого

хозяина.

***

82

Над ними смеялись иногда просто в лицо: «Вы же белые вороны, граф и

графиня где Лазиски. До сих пор неслыханно, чтобы такие молодые и

красивые не имели какой-нибудь интрижки со стороны»… Влиятельный граф и

член Тайного королевского совета, где за плотно затворенной дверью

решались судьбоносные проблемы Франции, а иногда завязывались и

развязывались узелки всей Европы – и вдруг без фаворитки. Ну хотя бы какой-

либо случайный роман, хотя бы адюльтер… А разве Елена-Луиза де Брюн

Дентевиль, которую Григорий неизменно называл «моя Елена», разве она

лучше? Мужчина в отъездах и разъездах, мечется то морями, то лесами,

горами и долами в государственных и межгосударственных делах, ну отчего

бы не поразвлечься в это время с каким-нибудь адъютантиком?

– Оставьте нас в покое, – отмахивались супруги. – Это у нас просто

медовый месяц так растянулся.

Медовый месяц лебединой верности растянулся у них на двенадцать

прекрасных лет, пока не насыпали казаки шапками бугорок земли над

Григорием на берегу Рейна. А потом были еще шестнадцать лет одиночества,

уже вдовьей верности – Елена-Луиза так и не вышла замуж во второй раз, хотя

поклонников у богатой, родовитой, с неувядшей красотой женщины было

немало.

В начале зимы 1775– го здоровье ее резко подупало, она не принимала

никого, оставаясь с глазу на глаз со своей болью и воспоминаниями. Вот она с

Григорием на балу, они танцуют уверенно и грациозно. На элегантную и, по

мнению многих, созданную друг для друга пару засматривается весь

королевский двор… А