И тогда, находясь рядом с этим человеком, которому хватало доброты, чтобы смеяться, я понял, что нас связывает нечто другое, не только работа. Ничего общего с подписанным контрактом или моральными обязательствами.

От приятелей, как и от родителей, я скрывал то, в чем не хотел признаваться даже самому себе. Я говорил, что остаюсь рядом с боссом, чтобы пользоваться его щедростью, путешествовать с ним, жить в комфорте среди обитой бархатом мебели и разъезжать на спортивном автомобиле. И это тоже, конечно, но не только это….

Думаю, что я полюбил этого человека, и он отвечал на мою привязанность.

Лучше разбиться на параплане, чем признаться в этом.

31

Я сопровождаю месье Поццо повсюду. Абсолютно повсюду. Теперь, когда он немного оправился после смерти жены, мы вновь обходимся без медсестры и сиделки. Я научился делать все, что нужно: лечить пролежни, срезать омертвевшую кожу, вставлять зонд. Отвращения я не чувствую. Мы все устроены одинаково. Но на то, чтобы понять, что такое его боль, мне потребовалось время.

Я никогда не лил воду из чайника ему на ноги, как мой персонаж из фильма «Неприкасаемые»: месье Поццо ничего не чувствует, ладно, я понял. Но тогда почему он так кричит. Он чувствует боль от того, что в его теле что-то не работает. Кажется, это что-то вроде нервных окончаний. Единственная связь, которая соединяет его сознание с телесной оболочкой, – это боль, а не удовольствие.

Не повезло….

* * *

Наконец мы добрались до Корсики. Я рассчитывал, что мы поселимся в богатом доме, которых там полно, – в одном из этих, напоминающих груду старинных камней, с бассейном, который время от времени заполняется водой… Но вместо этого оказался в разрушенном замке в горах Алаты, возле Аяччо. История этого места меня заворожила.

Замок был построен из остатков дворца, некогда стоявшего в саду Тюильри и сожженного коммунарами (если я правильно помню, так назывались именно эти революционеры) в 1871 году. Десять лет спустя, когда он был уже полностью разрушен, прадед господина Поццо купил эти камни, перевез на Корсику и построил точно такой же дворец.

Представляю себе эту стройку. Хотя что тут представлять – ведь я вижу, как здесь все заново отстраивается сейчас….

В замке начали чинить крышу. Мне кажется, что рабочих маловато и это затянется лет на десять. Мы живем в башне по соседству; чтобы попасть туда, нужно пройти по подвесному мосту. Настоящее Средневековье. Я подшучиваю над господином Поццо, называю его Годфруа де Монмираем. Он не смотрел «Пришельцев»; думаю, французские комедии ему не очень-то по нраву..

Его предки похоронены в часовне в нескольких сотнях метрах от нас. Мсье Поццо говорит, что для него там тоже есть место. Что оно его ждет…

Измученный путешествием, полным волнений и неурядиц, месье Поццо в конце концов заболел. Блокада мочевого пузыря, от которой невозможно избавиться. Три дня и три ночи он страдает так, как никогда. На стройке рабочие грохочут молотками. Время от времени они прерываются, удивленные громкими криками, доносящимися из башни.

Я никогда раньше не слышал, чтобы человек так рыдал..

– Давайте в больницу поедем, а?

– Нет, Абдель, пожалуйста! Я хочу остаться дома. Не могу пропустить праздник.

* * *

Мы хотели пригласить людей из соседней деревни. Три месяца назад они оплакивали Беатрис, и граф хочет их поблагодарить. Однако месье Поццо прикован к постели, и обезболивающие не действуют. Ему могут помочь только в больнице. Но он туда не хочет, и я уступаю. Дети чувствуют себя в Ла-Пунте как дома, они часто приезжали сюда всей семьей.

Месье Поццо вспоминает о Беатрис – в этом месте, так тесно связанном с историей. В том числе и с их историей. И я не собираюсь мешать ему..

Остается лишь верить, что я сделал все, что было нужно. Утром того дня, на который был назначен праздник, боль ушла. Мы готовим барбекю на североафриканский манер. Я нашел барашка, разделал его и зажарил, как верный средневековый слуга. Из Алаты прибыли певцы. Они поют на разные голоса, встав в круг, друг напротив друга, приложив руки к ушам.

Их торжественные голоса разносятся среди деревьев. Нужно быть реальным уродом, чтобы не восхититься ими. Даже на меня это производит впечатление… Праздник великолепен, сеньор сидит в своем кресле, избавившись от физической боли и немного – от душевной..

* * *

Мы больше не расстаемся.

Я везу месье Поццо к докторам в Бретань – в Керпап, в восстановительный центр, где он находился после аварии. Приехав туда, он весело говорит персоналу:

– Пропустите доктора Абделя.

Я сопровождаю месье Поццо во время обедов, на которые он приглашен. В ресторанах я передвигаю стулья и столы и прошу подавать блюда таким образом, чтобы он мог есть, не теряя достоинства. Иногда меня, сиделку, забывают обслужить. Месье Поццо вежливо указывает метрдотелю на его промах.

Однажды в воскресенье мы ужинали в самой обычной семье. Мальчики в темно-синих костюмах и белых рубашках, девочки – в плиссированных юбках и блузках с кружевными воротничками. Они произносят что-то вроде молитвы перед тем, как приняться за еду.

Меня разбирает безумный смех. Я шепотом говорю:

– Как семья Ингллз!

Месье Поццо в панике смотрит на меня:

– Абдель, перестань! И что это за семья Ингллз?

– Надо заняться вашим образованием! Это из «Маленького домика в прериях»!

За столом это услышали все. На меня возмущенно смотрят. Месье Поццо был так добр, что не стал извиняться за мою выходку.

Я хожу с ним на ужины, которые устраивают люди из его окружения. Они знают не так много арабов, за исключением, может быть, своих домработниц. Расспрашивают меня о моей жизни, о планах и стремлениях.

– Какие стремления? У меня их нет!

– Абдель, но у вас такой интеллигентный вид! Вы работаете и могли бы многого добиться.

– Я приношу пользу. И это хорошо. Вы все должны попробовать, и тогда выражение ваших лиц станет намного лучше!

По дороге домой месье Поццо делает мне выговор:

– Абдель, из-за тебя они будут считать всех арабов лентяями и станут голосовать за Ле Пена и Национальный фронт.

– Можно подумать, они для этого ждали только знакомства со мной!

* * *

Открытие Международной ярмарки современного искусства. Босс, который был когда-то коллекционером, получил приглашения от нескольких галеристов на закрытый вернисаж, где не будет толпы. Типа для своих людей, ага. У этих своих изо всех пор сочатся деньги и презрение. Ну и снобы же они – почти все.

Посреди стенда на полу лежит толстый ковер, занимающий один квадратный метр. Ух ты, красный коврик. Зачем он здесь. А. Тут сбоку маленький ярлычок: по ковру нельзя ходить, но его можно гладить рукой. И получается произведение искусства – до тех пор, пока другая рука не изменит получившееся или не сотрет.