Мы с месье Поццо решили не встречаться глазами, ни в коем случае – иначе мы сразу же начинаем смеяться. Он читает мои мысли, а я его. Мы не слишком-то погружены в размышления. Одна женщина-пастор краем глаза смотрит на меня. Следит за происходящим. Если бы она не была такой чинной, я бы посадил ее в «понтиак» – и ну на всю железку, навстречу сумасшедшим квебекским ночам!.

Вот только я не могу выбраться из комнаты через окно. Оно не заперто на задвижку, на нем нет решетки, но пожарная металлическая лестница снаружи заканчивается прямо перед ним. Если здание загорится, то здесь будет только один погибший. За его душу помолятся и назовут его «святым Абделем»… Я попался. Тишина, мы затеряны где-то неподалеку от Квебека, кричит сова, храпит капуцинка, пожарная лестница накрепко привинчена к фасаду, и делать тут нечего – кроме как лечь и спать..

На следующее утро я подмигиваю женщине-пастору в коридоре. Она отвечает мне по-французски:

– Привет! Вы действительно приехали из Франции?

Это создание – одно из самых верных детей Божьих. Она регулярно ездит на подобные встречи – и на «ты» во всеми монахинями. Стоп, она говорит вслух!.. Наверняка она знает настоящие правила жизни в этом монастыре! А я-то думал, что тут запрещено говорить…

– Да, мы парижане… Э, а чего, тут разве не обет молчания?

– А вы приходите посидеть со мной вечером в столовой. Поговорим, познакомимся…

* * *

Вот так наша группа из трех шептунов – Поццо, Лоранс и я – увеличивается до четырех единиц. Потом – до пяти, семи. Потом – к середине недели – до десяти, пятнадцати, двадцати. Мы больше не шепчемся, вокруг нашего стола раздается громкий смех. Лица, на которых я видел печать страдания, вдруг стали гораздо более умиротворенными.

К концу недели остается лишь одна кучка депрессивных отшельников, которые держатся подальше от нас. Я назвал их «еле радующимися». Капуцинки, которые раньше толком и не пытались заставить нас замолчать, теперь ржут друг над другом..

– Девушки, а вы можете переименовать свое мероприятие?

– В чем дело, Абдель? Вам не нравится название «Терапия любовью»?

– Думаю, «Терапия через ржач» гораздо точнее.

34

Месье Поццо регулярно читает студентам бизнес-школ скучнейшие лекции; туда его тоже вожу я. Он говорит о «жестокости капиталистов», «порабощении сотрудников или их увольнении», «финансовых кризисах, против которых бессильны государства и которые доводят сотрудников компаний до нищеты». Он на «ты» со множеством студентов, которые его слушают, – чтобы достучаться до каждого из них.

Я выкатываю его кресло на подиум, расположенный напротив двадцатилетних молокососов в костюмах и галстуках, ставлю рядом свой стул, подпираю головой стену – и не слушаю. Меня клонит в сон, я дремлю. Однако время от времени какая-нибудь фраза, произнесенная громче других, будит меня:.

– Этика – это твоя собственная этика, а поступки – твои собственные поступки. Внутри себя, в глубине, втайне, в молчании ты обретаешь Другого. Там та почва, на которой взрастают твои принципы.

Думаю, он знает, о чем говорит, о каком молчании и о какой глубине идет речь. О Другом. Теперь я – его Другой. Раньше, до того как он попал в аварию, когда был всемогущим и купался в шампанском «Поммери», как моя мать в арахисовом масле, – да посмотрел бы он на меня. Будь я приглашен на праздник, устроенный его невыносимой дочерью, я бы, конечно, подрезал оттуда ноутбук.

А теперь, когда она приглашает к себе других малолетних ушлепков, я слежу за порядком на их вечеринке..

Великий неподвижный мудрец, дух, блуждающий над презренной телесной оболочкой, высшее существо, избавившееся от плоти и земных забот, – месье Поццо добавляет еще один слой перегноя:

– Только тогда, когда ты обретешь Другого, твои взгляды и поступки обретут вес.

Нет, серьезно, он что, в это верит? Парни, сидящие напротив него, думают только об одном: как бы только сожрать друг друга – сыновья богачей и студенты из семей попроще! Все большие боссы должны разбиться на парапланах, чтобы «обрести Другого» и начать уважать людей такими, какие они есть…

Да. А еще, наверное, нужно, чтобы парни вроде меня перестали тырить, тырить, тырить. Как говорит месье Поццо, к словам «солидарность», «спокойствие», «братство» необходимо добавить еще одно – «смирение». Я внимательно слушаю, но я-то лучший. Это проверено, испытано и подтверждается боссом по десять раз на дню.

Ну а что касается смирения… А давайте-ка я лучше еще посплю..

* * *

Я делаю ошибки, допускаю разные бестактности, позволяю себе увлечься, мои руки иногда наносят удары, а рот извергает злые слова. Месье Поццо переезжает в квартиру на верхнем этаже недавно построенного – но тоже очень крутого – здания в том же квартале. Окна от пола до потолка, южная сторона, реальная духовка.

Чересчур жарко даже для него. Лифт довольно просторный – я помещаюсь там вместе с его электрическим креслом. Но если перед входной дверью, на очень тесном тротуаре, встает машина, мы не можем выйти из дома..

Однажды утром, собравшись в кафе, мы видим, что нас заблокировали. Хозяин тачки стоит рядом. Спорит с каким-то типом, остановившимся у края проезжей части. Я говорю ему, чтобы он передвинул машину. Немедленно.

– Одну минуту.

Минута проходит.

– Немедленно уберите свою тачку.

– Я же сказал, минуту!

Его рост где-то метр восемьдесят, вес – сто килограммов, я едва достаю ему до плеча. Я бью кулаком по капоту. Прямо над радиатором появляется вмятина. Он начинает наезжать на меня. Я впадаю в ярость.

Несколько минут спустя по дороге в кафе месье Поццо дает мне очередной краткий урок хороших манер:

– Абдель, ты не должен был…

* * *

Вскоре я снова оказываюсь в суде. Тот тип настрочил кляузу, пожаловался на побои и раны, даже предъявил медицинскую справку, подтверждающую, что он целую неделю был ВНС – временно нетрудоспособным. Но мне-то не составило труда убедить судью, что такой славный парень, как я, – да еще работающий сиделкой при тетраплегике – вообще-то имел право требовать корректного поведения от этого громилы.

Расслабься, Абдель. Кто тут лучший?.

Возможно, не я. Иногда я роняю господина Поццо. Или не всегда вписываюсь в повороты. Он стукается лбом. Вернее, это я стукаю его лбом. Виноват только я. На голове у него тут же появляется шишка, как у кота Сильвестра, когда мышь шарахает его сковородой. Я не могу удержаться от смеха. Бегу искать зеркало; он должен это увидеть прежде, чем шишка исчезнет.

Иногда он смеется вместе со мной. А иногда нет. Он говорит:.

– Я больше не могу. Больше не могу разрушаться…

Иногда мсье Поццо это действительно надоедает. На лекциях он никогда не забывает упомянуть об унынии, в которое нельзя впадать. Он может гордиться мной: кроме его тела, которое я иногда роняю, я больше ничему не позволяю упасть.