class="p1">В церкви густо пахло смазанными дегтем сапогами, ладаном, воском, льняным маслом. Слышались шепоты и вздохи. В окна радостно врывалась весна. В закоптевшем куполе с веселым щебетанием носились только что прилетевшие ласточки. Кротко смотрел на молящихся сквозь сизые полосы кадильного дыма большеокий Христос…

Пушкина это никогда не захватывало. Повесив кудрявую голову, он думал о своем: об Ольге, которая теперь ехала на телеге с дядей в неизвестное, об очаровательной Керн, вспомнившей о нем среди своих триумфов… Жизнь пьянила его…

И в тот же вечер, вернувшись из Тригорского, когда вокруг старого дома шел соловьиный посвист и сыпались трели, он решительно взялся за перо:

«Всемилостивейший Государь! – писал он. – В 1824 г., имев несчастье заслужить гнев покойного Императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства. Ныне с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем готов обязаться подпиской и честным словом), решился я прибегнуть к Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшей моей просьбой: здоровье мое расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и, представляя свидетельство медиков, осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего в Москву или в Петербург, или в чужие края. Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества верноподданный Александр Пушкин».

И, подумав, к письму он приложил обязательство:

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под каким бы именем они существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них. 10-го класса Александр Пушкин. 11 мая 1826 г.»…

Пушкин не знал, что вскоре в судьбе Ольги примет участие его отец. В Москве Сергей Львович сидел в своем кабинете за столом, задумавшись о непростом положении семьи. Денег нет, и достать негде. Можно было бы заложить крестьян, да закладывать уже было нечего. Грустные его раздумья прервал лакей, постучавший в дверь.

– Что там? – недовольно отозвался он, показывая досаду, что ему не дают заняться делом.

Лакей, приоткрыв дверь, просунул в комнату свое бритое с седыми бачками лицо.

– Их сиятельство князь Петр Андреевич Вяземский… – сказал он вкрадчиво. – Извиняются, что так рано, но, говорят, по нужному делу…

Было, в самом деле, только без четверти одиннадцать.

– Проси, проси, разумеется… – шумно встал от стола Сергей Львович, довольный, что он пока может оставить все эти скучные дела. – Проси сюда… А-а, ваше сиятельство, Петр Андреевич! – широко раскинув свои толстые короткие ручки, весело возгласил он. – Ты уж извини, что принимаю тебя в халате: за делами засиделся…

– Это я должен извиняться, что так рано потревожил тебя, – отвечал князь своим несколько хриплым голосом. – Но, думаю, умчится наш петербуржец с визитами по Москве, тогда его и собаками не найдешь, так при вставании с постели, думаю, будет вернее…

– Садись, садись… Вот в это кресло…

Князю было под сорок. Он был богатый помещик, известный поэт и великий острослов и срамослов. Попасть ему на язычок опасались. Его лицо, обрамленное темными, густыми и холеными бакенбардами, носило выражение какой-то щенячьей серьезности, и золотые очки еще более подчеркивали это выражение…

– Ну, как вчера в клобе? – спросил Сергей Львович.

– Так себе… В последнее время что-то не везет мне в картах…

– В картах не везет, в любви везет, – хе-х-хе…

– Ну, в любви!.. Пора и о душе подумать…

– Думаете вы о душе!.. Как же!.. Хе-х-хе…

Посмеялись.

– А я к тебе по делу, Сергей Львович… – сказал князь. – Только уговор дороже денег: не кипятиться… Дело обыкновенное, житейское, и портить себе кровь из-за пустяков не стоит…

Сергей Львович воззрился на него.

– Насчет девки?

– Насчет девки… Я получил от Александра письмо и… Сергей Львович поднял ручки к потолку и в отчаянии потряс ими над головой.

– Этот монстр сведет меня в могилу!.. – закричал он. – С правительством на ножах, чуть было не вляпался в эту грязную историю 14-го, а теперь…

– Постой, постой, Сергей Львович… – остановил его князь. – Уговор был не горячиться… И не будем расширять темы до бесконечности: оставим наше милое правительство и сосредоточим внимание на девице…

– Сосредоточим!.. – воскликнул, кипятясь, Сергей Львович. – Давно сосредоточил… Ночей не сплю… Ведь он, этот монстр, чтобы насолить мне, может даже и жениться на ней… От него всего можно ожидать… И чтобы спасти от глупости этого выродка, – видит бог, сколько мне пришлось страдать от него!.. – я уже решил… да, решил пойти для него на всякие жертвы. Ее отец служит у меня буфетчиком – ты знаешь его, Михайла Калашников, представительный такой из себя… И не дурак… Ну, чтобы сделать ему эдакую… компенсацию… и чтобы, главное, удалить ее от Александра, я назначил его управляющим в Болдино, и он на этих днях выезжает туда со всей семьей… Но я поставил ему условием, чтобы он Ольгу забрал с собой… Я тебе говорю, князь, что сын способен назло мне сделать ее мадам Пушкина!.. Либералист, революционер, якобинец, вольнодумец… А на отца наплевать!

– Ты несколько неточно представляешь себе положение, Сергей Львович… – засмеялся князь. – Дело в том, что вышеупомянутая девица уже здесь, в Москве, что Александр после того, как она здесь распростается, и хочет направить ее в Болдино… Я и решил испросить предварительно твоего родительского благословения на это дело…

– Ты спрашиваешь, а он?.. А он?! – закипел Сергей Львович. – А ему согласия отца не надо?.. Нет, я решительно заявляю всем: он меня убьет!..

Вяземский опять успокоил его и заставил говорить о деле. Но говорить, собственно, было уже не о чем: раз Михайла Калашников получил компенсацию, обязался Ольгу взять к себе и уже ехал в Болдино, то все, таким образом, улаживалось как нельзя лучше.

– Ну, вот и прекрасно, – сказал Вяземский. – На том и порешим…

Дома князь написал Пушкину:

«Сегодня получил я твое письмо, но живой чреватой грамоты твоей не видел, а доставлено оно мне твоим человеком. Твоя грамота едет с отцом своим и семейством в Болдино, куда назначен он твоим отцом управляющим. Какой же способ остановить дочь здесь и для какой пользы? Без ведома отца этого сделать нельзя, а с ведома его лучше же ей быть при семействе своем. Мой совет: написать тебе полюбовное, полураскаятельное, полупомещичье письмо твоему блудному тестю, во всем ему