Григорий кивает: конечно, я тоже так считаю, а смотрит при этом на фарфорового зайца, вцепившегося в свою морковку, как в последнюю надежду. Заяц стоит за стеклом мебельной «стенки», и глаза его расширены от ужаса.

«Вот уж не думал, что мы с тобой ещё когда-нибудь встретимся», – думает Григорий.

Семья, сплочённая неотмщённой обидой – воров так и не нашли! – по очереди, как в кино, где должен высказаться каждый – вспоминает дерзкое ограбление, а Григорий – о том, как ходил четверть века назад по этой квартире – и думал, зачем таким простым людям столько классных вещей? И какими же надо быть дебилами, чтобы не врезать нормальные замки – они с Пуделем открыли входную дверь чуть ли не шпилькой. На квартиру навёл кто-то из знакомых Пуделя – сказали, девчонка учится до двух, а родаков никогда не бывает дома по вторникам и четвергам. Пудель оставил машину под черёмухой в соседнем дворе, и вот они поднимаются на четвертый этаж – сильные, молодые, не правы, но вправе… Это была одна из многих квартир в том году, странно, что Григорий её вспомнил – неужели из-за фарфорового зайчары, который не видал ничего слаще своей морковки?..

..В тот день дочь хотела прогулять физкультуру, но Иван Борисович так на неё глянул, что пришлось вместе со всеми идти в раздевалку. Явилась бы домой часом раньше – застала бы воров, а вместо этого качала пресс и наматывала круги по залу, думая о том, что днём придёт Ритка с какими-то визовскими мальчиками, принесут новые «записи». Записи! Сейчас и в голову не придёт называть таким словом музыку.

Из школы домой шла с Машкой, уговорила её зайти на минутку – а, впрочем, Машку не надо было уговаривать, и никого не надо было. Японский телевизор с дистанционным пультом – вечный зов мещанского счастья…

– А почему дверь открыта? – спросила Машка.

Вместо телевизора на тумбочке стоял осиротевший фарфоровый заяц с морковкой. Он был поставлен на своё место аккуратно – даже с каким-то уважением. И вообще, в квартире не было беспорядка – просто некоторые вещи исчезли, как будто их никогда и не было.

– Видеомагнитофон, – перечисляла мама, загибая пальцы, как Антон Семёнович Шпак из любимой комедии. (Если с вечера этот фильм показывали по первой программе, наутро вся школа перебрасывалась цитатами – такие времена, когда все ели и смотрели одно и то же), – телевизор, дочкин плеер, кожаное пальто, варёнки… Воры были, конечно, со вкусом – взяли только самое лучшее. Точечное ограбление. – щегольнула познаниями мама.

Они с отцом раскраснелись, как на острой дискуссии вырывая друг у друга несуществующий микрофон:

– А второй видик лежал в стенном шкафу, в чемодане – это для Андрюши мать привезла, и пока он служил, спрятала. Так вот, его не взяли. Потому что не знали, где лежит – я же говорю, по наводке работали!

– Милицию вызвала дочь, и нам позвонила. Я всё бросила, примчалась… Следователи тоже сказали – наводка, в вашем районе седьмая квартира за три месяца! Замки, говорят, поставьте нормальные, и последите за кругом общения вашей дочери. А тут как раз заявилась ещё одна девица с тремя парнями, прямо при милиции! Как говорил Конфуций, советы мы принимаем каплями, зато даем ведрами, но я в тот момент не сдержалась – выгнала их взашей! Но дверь мы тогда поменяли, замки новые врезали, даже засов поставили.

– Тут ведь, понимаете, Григорий Юрьевич, дело не только в том, что жаль было вещей, или труда… Конечно, жаль, но главное, что эти выродки – извините за грубое слово – они решили, что мы не имеем права обладать японским телевизором или кожаным пиджаком, без которого я, кстати, прекрасно по сей день обхожусь! Они ходили по моему дому, всё здесь трогали, на всё смотрели… Я надеюсь, в конце концов их поймали, посадили. Уверен, что высшая справедливость существует, и если вы спросите меня сейчас, простил я их, или нет, я вам скажу, что не простил. И не прощу!

Старик разнервничался, как-то по-утиному – сильно вытянув губы – глотнул из рюмки. Наверное, ему было бы интересно узнать, что через полгода после того ограбления Пуделя ударил по башке хозяин очередной квартиры – полным собранием сочинений Пушкина в одном томе. Пока Пудель приходил в себя, Григория и след простыл – он в тот день стоял на стрёме, но не мог знать, что хозяин той хаты гостит у соседа сверху. Спускается хозяин по лестнице в тапочках, а у него в квартире кудрявый парень обшаривает полки. Григорий услышал крик – и сбежал. Вины он за собой не чувствовал – Пудель на его месте сделал бы то же самое. Да и на своём собственном месте Пуделю до поры до времени везло – следуя умозрительному, но при этом несомненному кодексу чести, он не выдав Григория, отсидел каких-то три года. Когда вышел, Григорий, следуя всё тому же кодексу, несколько раз помогал ему, пока, наконец, эта дружба не стала слишком опасной, – и тогда с Пуделем пришлось расстаться навсегда, но об этом он точно вспоминать не будет. Хватит на сегодня.

Прежнего Григория, который шарил по чужим домам и приторговывал золотишком, больше не существует. Это призрак, сон, не пойманный не вор… Нынешний Григорий Юрьевич известен безукоризненной репутацией – он помогает людям – и даже если делает это потому что слишком долго и увлеченно грабил их, так что ж… Раскаявшийся грешник милее сотни праведников.

– Вы так на этого зайца смотрите, Григорий Юрьевич? Нравится?

– Да… симпатичный!

– Ой, позвольте вам подарить! Я буду очень рада, если вы примете этот скромный сувенир – не китайский, но всё же. Говорят, они сейчас ценятся, эти фигурки. Берите, пожалуйста!

Прохладное скульптурное тельце в руке.

Разговор о грабителях забыт, ужин, аллилуйя, закончился.

Дочь так мало говорит сегодня, и, как обычно, слишком много думает.

Вспоминает, как гуляя с Григорием в первый раз, стёрла ноги новыми туфлями, хотя прошли всего-ничего. Стёрла, но ничего не почувствовала. Лишь у него дома, в «Париже», увидела, что туфли выпачканы кровью изнутри.

За этим, довольно свежим воспоминанием, маячит другое – невнятное, как полузабытый сон. Ей кажется, что они с Григорием были знакомы в прошлом, будучи совсем другими людьми – и эти другие люди встречались, может быть, на улице, у подъезда собственного дома… Хотя нет, конечно же, быть не могло, чтобы она забыла такое лицо. Это – фальшивое воспоминание, уловка влюблённой души – «мне кажется, что мы были знакомы всю жизнь» штамп не хуже, чем душистая майская ночь с её сиренями и пеньем птиц.

Наконец-то, слава небесам, они выходят из родительской квартиры и спускаются по лестнице. Мама обязательно помашет им в окно, это традиция! Григорий крепко сжимает в руке фарфорового зайца, – всего через час осколки будут захоронены в помойном ящике, как произошло когда-то и с несчастным Пуделем. Григорий не любит обзаводиться неприятными воспоминаниями – он уничтожает их методично и аккуратно, как врагов или бывших друзей, решившихся на шантаж. Жизнь слишком ценна, чтобы отравлять её себе по мелочам, тем более – жизнь человека, посвятившего себя людям.

В машине она вдруг решается сказать что-то важное – видно, как она боится это произнести. Григорий смотрит на зайца, доживающего последний час своей фарфоровой жизни: неужели она догадалась? Оказалась прозорливее своих родителей, и вот сейчас скажет ему, скажет…