в разные стороны от ее движений, и это было так… не знаю почему, но это было так соблазнительно. Конечно, я возбудился. Я очень возбудился.

— А у тебя давно был секс до этого?

— Недавно. У меня тогда не было постоянной подружки, но как раз за пару дней до этого я отлично развлекся с одной красавицей. Развязная блондинка, которая заканчивала юридический и любила громко смеяться. Она пила томатный сок, который постоянно оставался у нее над верхней губой. Этим она меня и зацепила. Ко всему прочему, она откровенно флиртовала со мной своим вырезом на футболке. А тут… я не знаю, клянусь, не знаю, что меня так завело. Я ведь даже лица ее толком не видел. Мозг как будто бы отключился, я весь распух и завелся. У тебя так когда-нибудь было?

— Было, в институте, — я засунула вилку в спагетти и перенеслась на восемь лет назад. — У нас на потоке была одна девочка, которая будила во мне черт знает что. Я знала точно, что мне нравятся мужчины, но оттого эта девочка еще больше манила меня. Мне хотелось прикоснуться к ней, и я все время смотрела на ее губы, а когда она говорила, представляла, как мы целуемся. Это было очень волнительно и совершенно необъяснимо. Мне не было страшно от этого желания, мне было непонятно почему. А ведь нет сильнее возбуждения, чем исследование собственной сексуальности.

Паша снова закурил.

— Я тогда должен был перебежать на другую дорожку, но не сделал этого. Я все думаю: были ли причинами моей похоти злость на друга и бессонная ночь? Мне почему-то хочется списать все на это.

— Сильные эмоции перетекли из уставшего мозга в пенис и нашли выход уже там? Не знаю… Скорее всего, так оно и было, но давай откровенно, Паша: найти тебе оправдание в этой ситуации невозможно. Неправильно. Она ведь не соблазняла тебя?

— Не соблазняла. Она просто бежала впереди и ничего не подозревала. Я не помню своих мыслей, но, по-моему, я и сам тогда еще не подозревал, что сделаю это.

— То есть такого четкого плана — «Изнасилую ее» — у тебя не было?

— Не было, конечно.

— Тогда хорошая новость: ты — не маньяк. Маньяки, как правило, планируют. Плохая — ты все равно мудак.

Паша рассмеялся.

Я заметила, что в большинстве случаев мужчинам нравится, когда женщина оскорбляет их дерзкими словами.

Нас всех с детства учат быть хорошими и послушными, и, нарушая приличия, мы вдруг чувствуем себя по-настоящему свободными. Скованные по рукам и ногам офисными этажами, модными кабаками с модными напитками и выгодной партией в постели, мы жаждем свободы, потому что свобода — это единственное, что нас по- настоящему заводит.

— Когда она подбежала к гаражам, чтобы перевязать шнурок на кроссовках, солнца уже не было. Я хорошо помню этот момент: я посмотрел на небо, которое затянули тучи. Несколько капель дождя уже упали мне на лицо, но тогда было не до этого. Я подошел к ней и, переводя дух, сказал: «Кажется, дождь начинается». Она подняла лицо. «Да, начинается. Кажется, нужно заканчивать пробежку», — она улыбнулась мне, как соседу по лестничной клетке. Я глянул в ее большие карие глаза — и все. Я решил, что она разрешила мне, заговорив со мной. Есть у нас, мужчин, такое: нам кажется, что, если женщина не убегает, значит, она в принципе согласна. Особенно если она при этом сексуально одета. Зеленый свет.

Я поджала губы. Неудивительно совсем, что дальтонизмом страдают только мужчины.

— Смутно помню все, что было дальше. Я вообще плохо помню секс, особенно если он хороший. Мы перебросились парой фраз о погоде и пробежках, дождь усилился. Мы были вспотевшие от бега, но холодало. Какой-то ветер обрывками обдувал нас, и я на инстинкте приблизился к ней почти вплотную. Как будто случайно, черт его знает. От нее пахло потом и чем-то приятным, наверное, шампунем. Она стеснительно прижалась к гаражу и неловко улыбалась. Стеснительно! Улыбалась. Это меня еще больше завело. Как будто бы вы не знаете, какой это обладает силой, если мужчина уже заведен. Достаточно просто пошевелить ресницами — и все! Тогда я осмелел и поцеловал ее в губы. Она ответила, а потом оттолкнула меня и начала качать головой в разные стороны, что, наверное, означало «нет». А когда она стала уходить, я схватил ее за руку и вернул в прежнее положение, сильно прижав к гаражу, чтобы она не двигалась, — Паша стал говорить тише, как будто боялся, что нас услышат. Он вертел в руках пустую стопку, в которой был коньяк, и вспоминал. — Она, видимо, хотела что-то сказать или крикнуть, поэтому я закрыл ей рот ладонью. Другой рукой я стащил с нее штаны, потом — с себя и вошел. Я прижался к ней всем своим телом, очень близко, и двигался очень быстро. Мне хотелось сделать это как можно быстрее. Мне казалось, что я могу не успеть. Она дергалась в моих руках, но ее силы едва хватало на то, чтобы оттолкнуть меня хоть на сантиметр. Это было так неправильно, незаконно, опасно — нас ведь могли увидеть, — и из-за этого я был возбужден больше, чем когда-либо раньше. Еще и дождь: было холодно и тепло одновременно. В голове начало сильно стучать, не знаю отчего. И я очень хорошо помню ее глаза. Такие странные. Я думал, она их закроет, но она смотрела на меня. А еще они были карие, как и у моей дочери. И вдруг я увидел, как она плачет. Ее глаза сильно покраснели. Но мне было все равно. Я был сильнее. Я чувствовал себя очень сильным.

— Прости, мне нужно отлучиться на минуту, — я резко встала из-за стола и спросила у официанта, как пройти в уборную.

Миновав внутренний зал со столиками, я попала в довольно милую комнату. Белоснежная плитка, круглые раковины и большие зеркала гостеприимно смотрели на меня. Играла какая-то музыка, но я не вслушивалась. Мое сознание было где-то там, под дождем у гаражей. Я включила кран, умылась холодной водой и обтерла лицо бумажным полотенцем. Неужели это действительно происходит со мной? Едва знакомый мужчина рассказывает мне о том, как он взял силой девушку, которая в этот момент где-то существует и, возможно, до сих пор переживает последствия этой боли, а я — записываю эту историю на диктофон, чтобы затем написать об этом в книге… Мне стало противно, и я почувствовала, как тошнота подступает к горлу.