Григорий Петунин остановил эшелон красноармейцев, поехал с ними догонять бандитов. Погиб в бою… Он, Тимофей, тоже вышел к железной дороге, чтобы встретить воинскую часть и вместе с нею догнать Куцеволова… И не догнал… Даже единого разу еще не выстрелил по врагу. Ходит вот по красивому городу Иркутску, по набережной красивой реки Ангары, спит в тепле, дырявит пулями сосновые доски, колет штыком соломенные чучела. А белые за Байкалом, рукой подать. От самого Верхнеудинска и до Владивостока бродят их банды. Там Куцеволов, а вместе с ним те, которые убили и жену Григория Петунина, и его самого. Сколько же еще Тимофею ходить по Иркутску, по берегу Ангары?! Ему хотелось в бой! Особенно после того, когда он вместе с другими молодыми бойцами принял красную присягу. Дрожа от волнения, торжественно пообещал перед знаменем полка сражаться за родину, за революцию, не щадя ни сил своих, ни даже самой жизни.

Но в настоящий бой Тимофей попал лишь в начале новой зимы.

И напрасно сердился он на Васенина. Комиссару тоже было лихо отсиживаться вдали от линии фронта. Война на востоке продолжалась теперь силами партизан и народно-революционной армии, заново формируемой в «буферном» государстве. Плохо одетая, плохо вооруженная армия не смогла выиграть предпринятые ею два сражения за Читу. Войска атамана Семенова, поддержанные японцами, заставили ее отступить, но, отступив на склоны Яблонового хребта, она заняла надежную оборону. Пополняя свои ряды, армия готовилась к новой схватке.

Васенин подал рапорт с просьбой отправить его в народно-революционную армию — на передовую. И получил назначение в полк. Вместе с ним в район Яблонового хребта отправились Володя Сворень и Тимофей.

Сама обстановка на Яблоновом хребте была далеко не та, что в Иркутске: здесь постоянно пахло порохом. Противник не стоял за горными перевалами, он осторожно маневрировал, передвигался, нащупывая слабые места в обороне народно-революционной армии. Надо было выиграть время, выждать, накопить силы и тогда, соединившись с войсками Амурского фронта, единым ударом вышибить «читинскую пробку» — банды атамана Семенова и жалкие остатки каппелевских войск.

Так пролетели короткая весна и быстрое лето.

Тимофей изнемогал в ожидании: когда же в бой! И прежде отличный стрелок, теперь он своим мастерством вызывал восхищение: «Вот это глаз! Это рука!» А стрелять ему приходилось все еще по мишеням.

И вот уже побурела трава, оголились березы, осины, нежным золотом зажглись склоны гор, одетых могучими лиственницами. Дохнуло крепким морозцем. А там полетели и белые мухи. Вместе с ними пришел слух: теперь скоро, скоро…

За лето сапоги у Тимофея совсем стоптались, истерлось, посеклось и сукно шинели. Васенин улыбался: «Ничего, Тима, все равно держи фасон! Новое долго еще не получишь». Другие бойцы одеты были и того хуже. Но каждый все-таки старался «держать фасон», в своем полку комиссар никому не давал спуску.

Как и в Иркутске, Васенин не имел свободного часа и не разрешал болтаться без дела другим. «Всегда учиться, всем учиться и всему учиться», говаривал он. Тимофею это было по душе — с утра позаниматься строевой подготовкой, днем с винтовкой или наганом сходить на стрельбище, а вечером уткнуться в книгу. И не важно, что в обычной крестьянской избе, где теперь они поместились, было очень тесно; комиссару достался лишь уголок за печкой — все остальное помещение занимал стрелковый взвод, да и сам Тимофей числился теперь тоже в этом взводе.

Ему хотелось читать, читать и читать — учебники, политические брошюры или романы — все равно. Каждая прочитанная книга прибавляла ума. Вспоминалась та зимняя ночь, когда он, измученный, брел от Миронова зимовья на Кирей по мерзлой, молчаливой тайге и определял себе: дойти до этого дерева, а теперь вон до того… Так он шел и от книги к книге.

Деревня, в которой расквартировался штаб полка, стояла на открытой возвышенности, и резкие осенние ветры прожигали ее насквозь. Метели скрывали дома словно в дыму. Белые снежные космы тащились по равнине, трясли редкий кустарник, встречавшийся обочь дорог, и обезволенные ложились плотными сугробами в глубоких и узких лощинах.

Равнина к югу слегка приподнималась, переходила в мелкие сопки, а еще дальше начиналась горная цепь, густо покрытая лесом. По кромке этого леса, в глубоком тылу полка, разметалась еще одна деревенька. В тайге же царило безлюдье. Дороги туда обрывались на второй-третьей версте, докуда был еще возможен санный путь за дровяным сушняком или строевыми бревнами. Выше в горы тянулись только охотничьи тропы, извилисто петляя среди топких ручьев и опасных каменистых обрывов. Тайга эта считалась наиболее надежным прикрытием фланга. Лишь ради формы, ради соблюдения полевого устава в подтаежной деревеньке содержался небольшой сторожевой пост.

А все же, если хорошенько прислушаться, в лесу почти каждый день стучали далекие редкие выстрелы. Штабные полка пожимали плечами. Кто его знает, что там происходит, в этом полном загадок лесу? Партизаны? Охотники? Или бандиты? Разведчики возвращались ни с чем. Было ясно одно: крупной войсковой части да если еще с артиллерией здесь, по тайге, ни за что не пройти.

О предстоящем большом наступлении теперь в полку говорили все чаще и чаще. Ждали со дня на день. Бойцы с особой тщательностью чистили оружие.

Тимофей тоже готовился. На стрельбище он чувствовал себя, как в настоящем бою. Деревянные мишени казались ему живыми врагами. Помимо обязательного круга с черным пятном посредине, на своем щите он неизменно пририсовывал жирным углем еще и горбоносый профиль Куцеволова. Все пули Тимофея ложились точно в «десятку».

Он спрашивал Васенина: «Товарищ комиссар, скоро?» Тот отвечал: «Скоро», — думая об общей стратегической обстановке.

А первый бой для Тимофея настал скорее, чем ожидал он сам. И вопреки стратегическим предположениям Васенина.

Одной особенно метельной ночью, когда непогодь сразу же заметала все следы, прискакал из подтаежной деревеньки перепуганный, окровавленный мужик. Там только что погуляли бандиты. Убили четырех бойцов сторожевого охранения. У крестьян забрали коней, порезали коров, овец, выгребли муку из амбаров. Бандиты ушли, оставив издевательскую расписку: мол, все убытки крестьянам будут возмещены после изгнания большевиков из Забайкалья. А на словах добавили: прощайся с жизнью каждый, кто попытается выследить отряд! Вырежем всю семью доносчика и его самого повесим!

Насколько велика была банда, мужик не знал. Тряс головой, хватался за раненую щеку — ударили плашмя саблей. По его словам получалось все же, что банда бродячая, хотя, конечно, из семеновцев или каппелевцев. Васенин допытывался, какая на них была военная форма. Мужик повторял: «Башлыки и погоны». Тимофей спросил, а был ли среди них тонкий, высокий и горбоносый. Мужик подтвердил, что всякие были, а горбоносый был, пожалуй что, самый главный.

Васенин советовался с командиром полка Анталовым. Тот выслушивал комиссара спокойно, глядя на него в упор своими светлыми, холодно поблескивающими глазами.