Шел он не спеша, шел и думал, но все же оказался перед лавкой шурина скорее, чем ожидал, и, кстати, вдруг сообразил, что было бы неплохо несколько обновить свой гардероб. Поэтому с порога произнес:

— Вот зашел узнать, как ты поживаешь, и купить пару рубашек. А заодно ты мог бы вернуть мне подсвечники, которые когда-то взял.

Улыбка сбежала с лица шурина, лоб наморщился.

— Какие еще подсвечники?

— Две штуки, что ты одолжил у сестры три года назад, когда она еще была жива.

Шурин хлопнул Александра по плечу:

— Так это ты про те подсвечники, которые твоей жене достались от моей матери?

— Ясно, про них! А ты думал, про те, что зажигают в Гранд-опера?

— Ну нет. Это память о сестре. — Шурин помотал головой и переменил тему: — Какие тебе рубашки? Гладкие или в полоску?

— Я что-то не расслышал, — резко сказал Лекувед. — Ты, кажется, не хочешь возвращать мои подсвечники?

Не дожидаясь ответа, он зашел за прилавок, окинул взглядом полки со стопками разложенных по размерам рубашек и преспокойно взял десять штук, белых, тридцать девятого размера. Потом шагнул к соседнему стеллажу и прихватил десяток жилеток. Какие попались. Взял с прилавка два пластиковых пакета, в один засунул рубашки, в другой жилеты и вышел из лавки. Шурин опешил, но быстро пришел в себя и выскочил на улицу вслед за ним:

— Куда ты столько нахватал? Одни жилеты целое состояние стоят!

Александр Лекувед остановился:

— Когда ты мне вернешь подсвечники, я, может быть, верну тебе жилеты. А рубашки так и так теперь мои.

И, оставив онемевшего шурина стоять посреди улицы, пошел прочь, с пакетами в руках, счастливый донельзя. Кое-кто из встречных здоровался с ним. Наверное, какие-то знакомые. Он всех перезабыл. Чем только он не занимался в этом квартале! С кем только не работал! До курсов на окраине преподавал в частных школах тут, неподалеку, был секретарем у одного из местных политиков, корректором в еврейской типографии. И еще, и еще…

И везде слыл учтивым, услужливым. Но никогда, где и что бы ни делал, такого удовольствия, как сегодня, он не получал.

Александр Лекувед шел, напевая и помахивая пакетами. Почти у самого дома он поднял глаза к ясному небу. И едва не вознес ему благодарность. Однако солидные люди не беспокоят небеса по пустякам. Так что он потрусил себе дальше, наслаждаясь солнышком и хорошим настроением. Александр Лекувед, семидесяти двух лет, учитель на пенсии, почтенный, но отнюдь не окруженный почетом, лихой, хоть и запоздалый, бунтарь, первый раз почувствовал вкус к жизни.

В бакалейную лавку Оскара Вердена покупатели заходили, едва ли не подняв руки, точно гангстеры из вестерна, пойманные на месте преступления. И робко спрашивали:

— Нельзя ли килограмм картошечки, да-да, вот такой? И пакетик кофе, нет, не этот, другой? Сколько я вам должен?

Под двуствольным взглядом хозяина уместно было бы прибавить:

— Деньги до или после расстрела?

Но на шутки никто не осмеливался.

Обычно Оскар Верден смотрел на вас так, словно вы были прозрачный, затем опускал глаза в усыпанный опилками пол и, наконец, протягивал вам мятый листок, который отрывал от пришпиленного к серому халату блокнота. На нем простым карандашом были записаны цены и внизу, под чертой, итог. Если же он бывал в хорошем настроении, то переводил взор с пола на бумажку и сам бесстрастно возглашал счет. «Надо же, он умеет говорить! Невероятно!» Умел, умел.

Ну а в те дни, когда настроение у бакалейщика бывало превосходное, он мог даже выпалить в отважившегося переступить порог лавки отрывистым:

— Что нужно?

Покупатель чуть не падал с ног от неожиданности. В вестерне он непременно выстрелил бы в ответ в порядке законной самозащиты. Но в Четвертом округе у людей крепкие нервы. И вошедший, показывая на пирамиду банок с зеленым горошком, спокойно говорил:

— Дайте мне вот это!

— Что — это? — спрашивал Верден, уставясь в пол.

— Зеленый горошек.

— Зеленого горошка нет!

— Да как же нет, когда вон он, на полке у вас за спиной. Дайте мне одну банку.

— Нет.

Покупатель хватался рукой за то место, где у ковбоя висит кобура:

— Ну хватит, месье Верден. Дайте мне банку горошка с той полки. У меня мало времени.

Атмосфера накалялась, бакалейщик занимал боевую позицию:

— У меня тоже нет времени. Берите что-нибудь другое, это отложено на заказ.

— Дайте банку горошка, или я к вам больше ни ногой, — кипятился покупатель.

Оскар Верден выходил из-за прилавка и, глядя неприятелю в лицо, цедил:

— Вам сказано: горошка больше нет. А это — на заказ.

— Немедленно подайте мне горошек, не то я позову полицию! — Случалось, покупатель цитировал услышанное в фильме.

Верден выставлял кулаки на уровне блокнота. Неколебимый, как скала, готовый отразить любую атаку, он сам бросался в схватку:

— Зовите хоть министра всей полиции! Я сказал, что сказал: тот горошек отложен! Зовите хоть раввина всей полиции, все равно не получите ни банки!

Покупатель на шаг отступал и сбавлял тон:

— Ну будьте же благоразумны!

Верден, однако же, так просто не сдавался.

— Вы угрожали мне полицией! — твердил он.

— Это я только так. Стану я бегать за полицией из-за какой-то баночки горошка, которую теперь-то вы мне прекрасно продадите, правда?

Верден заслонял своим телом полку с консервами:

— Не дам ни банки, пока я тут хозяин!

— Но мне необходим горошек, жена велела принести.

Верден охотно переключался на другую тему:

— Так у вас есть жена?

— Ну да, — недоуменно отвечал покупатель.

— И вы ее любите?

— Да, но какое это имеет отношение к горошку?

— Никакого. А вы хотите, чтобы все было логично?!

В это время звонил телефон. Верден снимал трубку, говорил: «Алло», потом: «Да… да… да…» — после шестого «да» рявкал: «Нет!» — и бросал трубку.

— Ну вот, — стерев пот со лба, он снова обращался к покупателю, — теперь можете забирать хоть все банки своего горошка. Сколько вам дать?

— Одну. А что вдруг такого изменилось?

— Не ваше дело, — отвечал бакалейщик, засовывая покупателю в сумку шесть банок.

— Мне только одну! — возражал тот.

Верден сверлил его взглядом:

— Вы мне морочите голову со своей женой. Пристаете со своей полицией. И в конце концов берете одну несчастную банку горошка?