Выслушав волхва, государь не стал тотчас же исполнять его советы, завернул тело в плащ и велел подручным созвать пастухов и стражников.

Пасли и охраняли табуны в основном родственные сарам парфяны, когда-то давно изгнанные из своей страны воинственными омуженками. Как всякие изгои, в чужой земле они брались за самый тяжелый и опасный труд, хотя не были рабами, и исполняли его с прилежностью и рвением, дабы заслужить похвалу, наем на следующее кочевье и возможность зимовать со своими семьями, поставив кибитки в голой сарской степи.

Когда Ураган собирал ополчение, а потом Скуфь, насильно отнимая паров у родителей, парфянские отроки сами приходили и клялись служить, не щадя живота своего. Но по строгому обычаю, ни воином ополчения, ни тем паче сарским витязем не мог быть наемник, да еще и парфянин, предки коего не сумели отстоять своей земли.

Несмываемая печать поражения, полученного от воинственных женщин, лежала на всем этом народе, хотя сменилось несколько поколений. Однако же государь с печальной завистью взирал на их проворных и ретивых паров, крепко сидящих в седле, искусно владеющих кнутами и засапожными ножами – иного оружия наемникам не полагалось. Они носили доспехи из воловьей кожи, защищавшие колени, бедра и руки от волчьих клыков, но не от мечей и стрел конокрадов, однако отважно бросались на них и запарывали насмерть.

В сей час, когда под рукой не было Скуфи и защитить кочевье в глубине степей было некому, Ураган вздумал нарушить обычай и ополчить парфян на омуженок.

– Кто из вас вчера засек кнутом этого человека? – спросил их Ураган.

Наемники и так были перепуганы тем, что их позвал сам государь да еще спрос учинил, поэтому они с молчаливым страхом взирали на труп и отрицательно мотали головами.

Парфяны и доныне ненавидели омуженок, помня свое унизительное поражение, однако никто из них не признал в мертвой воинственную деву мати, ибо прежде никогда не видывал, а слышал о них из своего предания. Скорее всего табунщики и стражники тоже принимали деву за мужчину, хотя ее косы свисали с края телеги.

– Добро, – поправился государь. – Кто вчера видел в степи конокрадов?

Толпа парфян не шелохнулась, потупив взоры, как и полагалось изгоям в присутствии государя.

Пастухи-парфяны отличались памятливостью, ибо по едва зримым оттенкам масти и нраву знали каждую лошадь в табуне, а стражники были зоркими, приметливыми и беспощадными, поскольку за каждого пойманного или убитого разбойного сакала и конокрада получали щедрую награду от хозяина, поэтому никогда не утаивали своих заслуг.

Но тотчас прискакал еще один, опоздавший стражник. Он спешился на ходу, протиснулся через толпу соплеменников и склонился над покойной. После чего боязливо оттянул косу, взглянул на затылок, и жилистая рука его задрожала.

– Кто этот мертвец? – спросил государь.

Парфянин приблизился на полусогнутых ногах и молча склонил голову – то ли не смел произнести слова, то ли сильно взволновался.

– Говори!

– Не знаю, господин...

– Я вижу, знаешь! Кто?

– У конокрада были косы, – выдавил стражник. – У этого... косы и борода.

Подобным образом выглядели жители побережий студеных морей, варяжи, что иногда наведывались в степи и уводили не по одной лошади – угоняли целыми табунами, перебив стражу и пастухов.

– Разве ты не встречал таких людей? – спросил его государь.

Парфянин смутился.

– У варяжинов светлый волос... А у этого – черный...

– Где ты застал конокрада?

– Там. – Он указал в сторону далекой балки и заговорил сиплым от напряжения голосом: – Я узрел, как лошадь уводят из табуна... И поскакал наперерез. А конокрад сбросил с себя одежды и предстал обнаженным...

– А ты испугался наготы?

– Лишь на минуту, господин... Потом же вспомнил, что всякого, кто поймает конокрада, живого или мертвого... ждет награда. Хотел отбить у него лошадь, а самого поймать... Но он вскочил верхом и стал смирять дикую кобылицу. Без узды и удил...

– Что же далее приключилось?

– Тогда я ударил кнутом конокрада. Он упал наземь и выпустил из рук шелковую нить...

– Шелковую нить?!

– Так и было, господин, он уводил лошадь и смирял ее шелковой нитью.

– Не может сего быть! – не сдержавшись, воскликнул государь, ибо вспомнил в тот миг свои спутанные жрицей Чаяной ноги.

И в единый миг неразрывно связал, спутал незримой нитью ее и омуженку.

Стражник испугался, однако с виноватой упрямостью пробубнил:

– Так делали чужеземцы, что нынче появились в сарских степях. Но о них уже давно было не слыхать...

– Это он? – Ураган показал на деву.

– Боюсь ошибиться, господин. У того были только косы...

– А теперь смотри! – Он развернул плащ. – Видишь одну персь?

На мгновение парфянин обмер, взирая на обнаженное тело, затем резко отвернулся.

– Сего я не видел, – дрожащим голосом произнес он. – Было уже сумеречно... Неужто это омуженка?

Толпа наемных парфян, забывшись, загудела:

– Омуженка!

– Волчье отродье!..

И лишь присутствие государя сдержало их, чтоб в тот же час не напасть и не растерзать мертвое тело.

Ураган же спохватился и укрыл мертвую, ибо в тот миг понял, что изгой говорит правду. А он, государь, пытается доказать себе, что Чаяна не принадлежала к племени мати, поскольку он отчетливо видел на ее груди две грузные перси, обтянутые мокрой тканью.

Но почему одна и та же шелковая нить?..

– Ты засек его кнутом? – спросил он, чтобы не выдать своих смятенных чувств.

– Настиг и ударил по голове...

– Почему же сразу не отдал тело своему хозяину?

– Конокрад свалился в темную балку, без светоча не найти... Я поехал сегодня рано, до восхода солнца... И сейчас только вернулся. Если бы знать, что это омуженка, еще вчера бы отыскал!

– Ты не зрел лица?

Стражник робел, однако не желал упускать награды.

– Не мог отчетливо рассмотреть, господин. Было сумеречно... От моего удара у конокрада слетела шапка. – Он достал из-за пазухи баранью шапку. – И выпали косы... Но я не узрел бороды! Как и единственной перси... И еще, у него на плечах был вот этот скуфский крытый плащ...

– А где его одежды? – спросил государь, рассматривая шапку.

Парфянин солгать не смог.

– Я поднял их в степи. Еще вчера... И преподнес в дар своей невесте.

– Значит, конокрад был в женских одеждах?

– Нет, господин! Мужской сарский кафтан, расшитый жиром...