злой гений манипулировал его чувствами так, что он видел внешний мир, а на самом деле ничего не было? Сомнения были настолько неумолимы, что он подумал, что его могут обманывать даже в кажущихся самоочевидными истинах математики и геометрии, что "я тоже ошибаюсь каждый раз, когда складываю два и три или считаю стороны квадрата, или в каких-то еще более простых вещах". Единственный способ исключить эти возможности, решил он, - это систематически сомневаться во всем, что он когда-либо считал само собой разумеющимся, в поисках прочного фундамента, на котором можно было бы построить философию. Он обнаружил это только после того, как наткнулся на парадокс при рассмотрении возможности того, что его вообще может не существовать. Предложение "Я не мыслю" было логическим противоречием, поскольку сама идея возникала у мыслящего субъекта.

Декарт вышел из своей темной ночи души убежденным в том, что единственное, чему можно доверять, - это само сознание. Когито - "я мыслю, следовательно, я есть" - утверждал внутренний опыт от первого лица как основу реальности. Но этот фундамент с самого начала был шатким. Решение поместить сознание за пределы физического мира, как мы уже видели, заставляло разум казаться все более нереальным, особенно по мере того, как механистическая философия становилась все более заметной в науке. И "трудная проблема" сознания, и неспособность построить машины с внутренним миром сложным образом связаны с этим разделением, которое было сделано в XVII веке.

Но разочарование, начатое Декартом, заставило усомниться не только в разуме, но и во внешнем мире. В конце концов, все, что мы знаем о реальности, приходит к нам через этот неопределенный инструмент. Возможность того, что мир является иллюзией, - вот что в первую очередь отправило Декарта в кроличью нору, и хотя в конце концов он вернул себе веру в физическую реальность, его вывод был неявно теологическим: он мог доверять взглядам своего разума на мир, потому что Бог добр и не обманет его (Августин фактически испытывал тот же скептицизм и пришел к тому же выводу примерно за двенадцать веков до него). Как только Бог исчез из поля зрения, обрести такую уверенность стало гораздо сложнее. Сомнительная связь между разумом и миром будет преследовать философию и в последующие века - этой проблемой занимались Лейбниц, Беркли, Кант, Ницше и другие, - но самым убедительным ответом на картезианский кризис стал, пожалуй, сам эмпиризм. Если наши органы чувств ненадежны, то единственный способ узнать что-либо о мире - это проверить его, измерить, взвесить, посчитать и описать на языке математики. Галилей, отец физики, по сути, провел то же разделение, что и Декарт: существует количественный мир, который можно измерить и предсказать, и качественный мир разума, содержащий цвета, звуки и ощущения - явления, которые не имеют материального существования и не могут быть изучены физическими науками. Сегодня мы продолжаем верить, что вещи, поддающиеся объективной количественной оценке, имеют "реальное" существование, не зависящее от нашего разума. Как однажды выразился писатель-фантаст Филип К. Дик, реальность - это "то, что, когда вы перестаете в нее верить, не исчезает".

Глубоко тревожно, когда кажется, что мир на самом деле требует нашего наблюдения или участия. Самое озадачивающее явление в квантовой физике, "проблема измерения", предполагает, что физик изменяет или, возможно, создает квантовый мир, просто наблюдая за ним. Когда никто не смотрит, частицы подобны волнам, парящим в облаке вероятностей (описываемом "волновой функцией", уравнением, содержащим набор чисел, изменяющихся во времени), как будто они существуют везде и сразу. Только когда физик смотрит или делает измерение, волновая функция разрушается, и частица появляется в одном точном месте. Физики не могут прийти к единому мнению, что именно это означает. Все в нашем мире состоит из частиц, и все же наш опыт говорит нам, что крупные объекты не ведут себя подобным образом. (Эйнштейн, долгое время скептически относившийся к квантовой механике, подвел итог ее странным последствиям, когда риторически спросил, перестает ли Луна существовать, когда на нее никто не смотрит). Некоторые физики предположили, что сознание само по себе вызывает коллапс волновой функции, и эта возможность, если она верна, радикально нарушит основополагающие предпосылки материализма - представление о том, что мир ведет себя предсказуемо и детерминированно, независимо от нашего разума. Это также будет иметь серьезные последствия для теорий сознания. Материалистическая точка зрения долгое время отвергала или игнорировала сознание на том основании, что мир каузально замкнут: нет никаких доказательств того, что сознание "делает" что-либо, и в физическом мире нет пробелов, которые сознание могло бы заполнить. Но, как отметил Дэвид Чалмерс, коллапс волновой функции - это именно такой разрыв. Однако это мнение меньшинства. Некоторые предполагают, что робот или камера могут аналогичным образом вызвать коллапс волновой функции, но проверить это невозможно. Многие физики утверждают, что волновая функция вообще не коллапсирует, что то, что наблюдает физик, - всего лишь иллюзия.

Эта проблема в физике представляет собой тупик, не похожий на трудную проблему сознания. Как нейробиологи могут объяснить корреляции между мозгом и его функциями - "как", но не объяснить, почему эти корреляции сопровождаются субъективным опытом, так и квантовая физика очень хорошо предсказывает поведение частиц, не зная ничего о том, что это поведение в конечном итоге означает о мире на его самом фундаментальном уровне. Тупик в обеих областях нарушает некоторые из наших самых основных предположений об отношениях между субъектом и объектом, разумом и миром, подразумевая, что в мире могут существовать вещи, которые можно воспринимать только с точки зрения первого лица.

Было время, когда вскоре после моего обращения в веру я много читал о квантовой физике - возможно, больше, чем рекомендуется любому человеку, тем более тому, кто недавно отказался от религии. Все мои надежды на то, что материализм обеспечит более прочный фундамент, чем вера, были быстро развеяны. Чем больше я узнавал, тем больше поддавался растущему чувству нереальности, которое усиливалось тем, что я не мог прибегнуть ни к одному из традиционных методов убеждения - ни к благосклонному Богу, в которого я больше не верил, ни к безупречному детерминизму науки, который квантовая физика поставила под сомнение. Проблема с измерениями была еще не самой худшей. Была еще "необоснованная эффективность" математики, как знаменито выразился физик Юджин Вигнер. Математика - это якобы язык, который мы изобрели, и тем не менее многие законы физики были сначала предложены как математические теории и только потом подтверждены эмпирическими наблюдениями, как будто существует некое странное соответствие между моделями разума и моделями мира. Затем возникла