Так или иначе, было в этом деле одно довольно большое светлое пятно, в которое Рябов заглядывал и так и эдак: это собственно подставные чеченцы. Коли работали под них, значит, ОВ ушло не к ним, – это уже легче. А с другой стороны, могла иметь место более изощренная игра, в которой чеченцев подставляли с определенной целью: отвести подозрение, сбить со следа – если следствие выйдет на этот этап – от чеченцев, хотя товар пошел именно к ним. Был и третий цвет в этой дыре, неопознанный и туманный: совокупность первых двух.

В общем, дело досталось Рябову сложное, запутанное, умело спроектированное и почти выполненное. Почти – потому что в игру вмешался посторонний фактор по имени Антон Никишин. Он выжил в той бойне, где выявлялся еще один участник, сам Рябов был на девяносто восемь процентов уверен, что это прапорщик Шлях, а другие два процента ложились на младшего сержанта Александра Пахомова.

«Слоеный пирог».

Рябов тоже недолюбливал слоеные пироги, но что-то их было чересчур много. Ничуть не лучше выглядел пирог с капитаном Копытиным и майором Яриным. Ведь ОВ официально числились на складе, их пропажа сулила тщательное расследование, в котором так или иначе выявилась бы любая, какой бы она совершенной ни была, хитрая или левая бухгалтерия. Что дальше? Копытин и Ярин заведомо нарывались на неприятности, на что они рассчитывали? Не на свой же изощренный ум в конце концов! Если так, то это авантюра чистой воды. Или глупость в последней стадии. Или жадность, которая притупила все остальные чувства, включая главное – элементарное чувство самосохранения.

И такое может быть, Рябов видел многих людей, которых, как в омут, затягивала непреодолимая тяга к деньгам, порождая иллюзию полной безнаказанности; все кажется легко осуществимым, исчезают преграды на пути, когда после первой, второй, пятой удачной сделки что-то начинает шелестеть в карманах. И тут может сработать очень простой способ если не давления, то аргументированного убеждения. Например, очень тонко разработанный план; и чем он сложнее, тем больше повышается боевой потенциал, вылезает, кроме жадности, чувство собственного превосходства; формула плана кажется совершенной.

Еще это было схоже с пьянством или алкоголизмом. Пьяный человек уверен, что все его действия абсолютно нормальны, и сам себе он кажется трезвым. Если бы пьяный хоть на секунду поймал себя на мысли, что делает что-то не то, и поделился бы с врачом-психиатром, многие проблемы пьянства и алкоголизма снялись. Может быть.

Чем дольше размышлял Рябов, тем больше приходил в уныние; труп Романова стоял перед глазами. Иногда он неожиданно останавливался, прерывая на несколько секунд равномерные шаги по комнате: а может, это и к лучшему – новое дело, в котором четко прослеживается рука профессионала? Чутье подсказывало Рябову, что от Романова избавились люди заказчика, судя по всему, человека крупного, весомого. Собственно, не чутье, все говорило за то, что это именно так. Если он сумеет распутать отдельное звено большого дела – убийство капитана Романова, он автоматом выйдет на того человека. Немного приходя в себя, подполковник подумал, что Романов мог пойти и в отказ – сколько бы времени потребовалось, чтобы сломить такого человека, как капитан, тертого калача, практика и теоретика, командира разведроты…

Итак, что скажет эксперт-криминалист, который заканчивал предварительный анализ с отпечатками пальцев? Судя по его лицу, у него есть нечто достойное внимания.

Рябов остановился возле стола, на котором расположился чемоданчик эксперта Захарова.

Тот отложил в сторону прозрачную пленку с отпечатками пальцев и поймал на себе взгляд Рябова.

– Что скажешь, Виталий? – спросил подполковник.

– Может, ты сначала сядешь?

– Что?.. – Рябов подался вперед. – Неужели… Неужели ты знаешь, кто наследил здесь?

– Да. Совсем недавно я брал отпечатки пальцев этого человека с жестяной банки из-под чая в его тумбочке и с тюбика пасты.

– Что?! – Рябов тяжело опустился на стул.

– Да, Михаил, тут кругом отпечатки пальцев Никишина и еще чьи-то, пока не знаю.

Рябова чуть отпустило, он даже несмело улыбнулся.

– Ну, это понятно. Теперь-то мы знаем, что Никишин не меньше двух раз был в квартире Романова. И наследил, – добавил он уже неуверенно.

– Да нет, он был здесь совсем недавно. Образно говоря, его отпечатки еще сохранили запах.

Вот так. Новое дело. Со старым знакомым. Рябов потрогал голову: надеясь выйти на след заказчика, он снова столкнулся с Никишиным. Его следы ведут Рябова в обратном направлении, ведут в тупик. Неужели все-таки Никишин связан с заказчиком и получил приказ убрать Романова? А перед этим пытал. Рябов мог бы объяснить случившееся очень просто: Никишин явился к Романову, чтобы отомстить и разобраться, но нашел труп или уже умирающего человека. Мог бы объяснить, конечно, если бы его голова не лопалась от перенапряжения.

Этот вывод и несколько других он сделает завтра утром, поспав три часа на жесткой кушетке, а сейчас нужно было снова мобилизовывать все силы, чтобы задержать Антона Никишина. Только задержать, секретную директиву «Никишин Антон Николаевич – ликвидировать» придется на время похерить. И еще один вывод, который подполковник сделает спустя несколько часов: если руки Романову связал Никишин, он мог узнать от капитана ценную информацию.

Где же он прячется, черт возьми! Как может он свободно разъезжать по городам и весям, когда оперативными данными на него владеет каждый постовой, каждый дружинник, каждый казак с шашкой на боку? Может, прав был Семенов, когда в первый день следствия сгоряча сказал: «Он профи, он и до нас доберется»?

Похоже, уже добирается. Кто же его всему этому учил? Рябов даже не подозревал, что учителем был тот, кого сейчас выносили из квартиры два дюжих санитара.

Провожая их глазами, подполковник посоветовал себе не суетиться. У него есть директива, которой можно обклеивать столбы; он ею, когда выпадет случай, обязательно воспользуется и ликвидирует Никишина, даже если потом ему придется целую вечность гоняться за заказчиком.

Еще через минуту подполковник понял, что не хочет и этого.

«А что же ты хочешь?» – спросил он себя и сам же ответил: «Сто пятьдесят и… еще сто, а потом спать».

Вошел лейтенант Могилев, который вел опрос соседей.

Отвлекаясь от собственных мыслей, Рябов потянулся к нему, как подсолнух к солнцу:

– Ну что, Иван? Удалось что узнать?

– Соседи, которые слева, говорят, что различают только голоса друг друга. Действительно, шумная семейка. Из пятой квартиры хозяйка показала, что около десяти часов вечера – еще программа «Время» не началась – она услышала какой-то шум на площадке, поглядела в «глазок» – ничего, но отметила, что у Романова щелкнул дверной замок. Потом, спустя, наверное, минут пять или меньше, топот ног. Выглянула – толпа ребят к Романову в гости заходит.

– Толпа ребят?!

– Я тоже удивился. «Какого возраста?» – спрашиваю. Она говорит: «Черт их разберет! Как мой внук». Подозвала внука – лет шестнадцать на вид, семнадцать. Как уходили, не слышала, спать легла. Другие соседи ничего ценного не сообщили: может, слышали шум, может, нет; может, в десять, а может, в одиннадцать. Из второго подъезда бабка одна сказала, что толпа пацанов останавливалась покурить у подъезда. «Знакомые, – говорю, – пацаны-то?» – «Нет, – говорит, – не наши, хотя матом тоже ругаются». Да, Михаил Анатольевич, она сообщила, что они говорили про примус. – Могилев улыбнулся.