Среди пассажиров судна был боярин Олег Иваныч, его человек Олексаха и Гришаня, софийский отрок.

Белые стены Новгорода стали серыми от налипшего снега. На их безрадостном фоне кое-где чернели голые, давно потерявшие листву деревья. На корявых ветках каркали вороны. Хмурилось утро. Злые ноябрьские тучи затянули все небо. Дул ветер, сыпал, кружил мокрым тяжелым снегом. Ложась на стылую землю, снег подмерзал скользкой коростой, налипал на полозья саней, что торили узкую колею.

Несколько вооруженных всадников, что ехали впереди саней, подскакали к воротам проезжей башни. Застучали рукоятями мечей, заругались: что, мол, стража, спите там?!

— Да идем, идем ужо! — пробурчал пожилой вислоусый стражник дядько Кузьма. Его молодой напарник, кругломордый Онуфрий, уже гремел внизу ключами.

— Милости просим, господине!

Распахнув ворота, Онуфрий низко поклонился переднему всаднику — узнал знатного боярина Олега Иваныча, хоть и закутан тот был в широкий бобровый плащ с капюшоном. Да и мудрено не узнать боярина: собою пригож, борода подстрижена ровно, голос зычный, на левой щеке родинка. Да и сосед — неподалеку от башни — во-он, видать! — на углу Ильинской и Славны усадьба.

Бросив стражникам монету, Олег Иваныч пришпорил коня — уж больно хотелось побыстрее оказаться дома. Возвращались с Ладожской крепости, куда ездили с ревизией по поручению посадника Епифана Власьевича. Задержались вчера в пути. Погода-то — не приведи Господи! К вечеру не успели добраться, пришлось ночевать в лесу.

Олег Иваныч — начальник комиссии. Гришаня — главный секретарь. Еще несколько писцов — служащих посадничей канцелярии, и десяток воинов для охраны. Простившись, те сразу подались на Ярославово дворище, в родную контору. А Олег Иваныч уговорил Гришу заехать к нему. В бане попариться да медку хмельного испить. По такой-то погоде сам Бог велел.

Гришаня долго не думал — согласился сразу. И правда, подождет с докладом владыко. Уж если и требуем ремонт в крепости да в каком тамошнем храме — так не зимой же этим заниматься. Тем более проверку провели быстро — потому и вернулись дня на три раньше, чем планировали.

У церкви Ильи свернули на Ильинскую — вот и Олега Иваныча усадьба. Частокол высок, крепок, над воротами башенка.

— Эй, Исай, открывай воротца!

— Кого там черт… Ой! Хозяин! Милости прошу, Олег свет Иваныч. С возвращеньицем.

Исай — молодой, безусый еще парень — был принят на службу недавно, да и то с испытательным сроком: до конца зимы, когда вернется с дальнего Пашозерского погоста Демьян Три Весла, верный человек Олега Иваныча. В прошлую седмицу пал в ноги Демьян — отпросился в родные места на зимнюю охоту. Кабана запромыслить решил, да лося, да куниц, да белок пострелять на шапку. Дело хорошее. Отпустил Олег Иваныч Демьяна. По пути наказывал поклониться иконе Тихвинской, Богоматери, что, говорят, евангелист Лука самолично со Святой Девы писал. Демьян обещал — уж что-что, а Тихвинский посад он никак мимо не проедет. Сладки девки в Тихвине!

Исай отворил ворота, и Олег Иваныч с Гришей въехали наконец в родные пенаты.

Затворив ворота, кругломордый стражник Онуфрий, тщательно очистив ноги от налипшего грязного снега, влез обратно на смотровую площадку башни.

— Осталось чего в баклажке, дядько Кузьма?

Вислоусый Кузьма отрицательно покачал головой. Медовуха в баклажке кончилась еще ночью. Впрочем, скоро полдень — смена придет. Пойти домой, недалеко, на Рогатицу, велеть жене топить пожарче печь. Хватануть корчемного зелья, что все чаще называли ласково водичкою-водкою, да завалиться на печь, укрывшись с головой теплою волчьей шкурой, лишь самую малость побитой молью… Или ну ее?! И покосившуюся избу, и постылую жену?! Спать ведь все равно не даст, зараза, разворчится, найдет причину. Может, в корчму? Хорошо бы. Жаль, деньжат маловато. Кто в такую погоду за город ездит? Вот и не надыбались денежки. Может, у Онуфрия чего есть.

— Эй, паря. Кто там сейчас проезжал-то?

— Да сосед наш, боярин Олег Иваныч, с Ладоги возвращался.

— Олег Иваныч?! Что ж ты сразу не сказал, чучело! Помнишь ведь, кто просил про него сообщать?

— И то правда! А я-то, дурень, и позабыл про Явдоху-корчемщика. Хорошо, хоть ты вспомнил, дядько Кузьма. Быть теперь нам с прибытком!

— Да, медовухи жбан Явдоха нам выставит. Еще и с пирогами да со щами, с киселем сладким. Пойдешь сам-то?

— А то! Может, еще и заплатит Явдоха за весточку.

— Может, и заплатит.

Стражники поплотнее закутались в плащи и принялись кружить по смотровой площадке башни, предвкушая близкую халявную выпивку. Впрочем, не такую уж и халявную. Боярин Олег Иваныч ведь в их смену домой возвратился. О том и просил сообщить Явдоха, что держал корчму на Загородцкой. Не ближний свет к нему тащиться — аж на другой конец города, да это как раз тот случай, когда охота пуще неволи.

Весь следующий день Олег Иваныч провел на Софийской стороне, в усадьбе своей нареченной невесты, боярыни Софьи Заволоцкой.

Много смеялись — Олег Иваныч обучал суженую новомодной французской игре, в карты.

Потом обедали. Неслышно скользили по горнице слуги с серебряными подносами. Подавали черную икру, заливную рыбу, уху из белорыбицы с кардамоном и перцем. Кроме того, теплые, с пылу с жару пироги с яйцом да с луком, кашу овсяную, ягодный застывший кисель из черники, большой рыбный пирог, мед в сотах. Запивали горячим сбитнем да мальвазией из тонких стеклянных бокалов венецианской работы.

После обеда отправились отдыхать. Зря Олег Иваныч выходной себе выпросил? Повалились на перину, Олег Иваныч еще на ходу сарафан стянул с Софьи. Затем, лежа на перине, медленно снял с невесты рубаху. Красива боярыня — тонкий стан, высокая грудь, нежная шелковистая кожа. Светлые волосы распущены по плечам, в карих глазах золотистые чертики. Олег Иваныч крепче сжал объятия, потом отстранился, посмотрел на раскинувшееся на перине молодое крепкое тело. Ласково провел рукой по ложбинке грудей, спустился ниже, к животу, и дальше… Софья не выдержала, застонала. Изогнувшись, впилась губами в губы Олега Иваныча…

Уже потом, ближе к вечеру, когда утомленная боярыня сладко спала, тесно прижавшись к нему, Олег Иваныч вспоминал во всех подробностях тот день, когда снова увидел Софью после долгой разлуки. Солнечный октябрьский день, золотые деревья и красные кленовые листья, плывущие по темной воде вслед за кораблями Панфила Селивантова. Софийский вымол. Грановитая палата. Встреча с архиепископом Феофилом и посадником Епифаном Власьевичем. Затем сразу бегом — некогда и коня испросить было! И вот она, Прусская улица, вот усадьба. Боярыня где? В церкви? Часто молится, говорите? Церковь Святого Михаила. Блестящие створки дверей. Красные клены. Народ, выходящий с обедни. Эй, красавица, не ты платок потеряла? Что… О, Боже… Увидев Олега, Софья повалилась без чувств. Тот еле успел подхватить ее. Поднял на руки, понес. Целовал на ходу в губы. Потом так и остался на Прусской.