— Что за чепуха, — пробормотал Коффин.

Но Джек схватился за предложенное ему оружие:

— Дайте мне щит, и я выйду против любого из вас!

— Вот спинка стула! — закричал Карри, и Джек, схватив ее левой рукой, так яростно замахал мечом и так грозно стал вызывать Коффина на бой, что все присутствующие, не желая пролития крови, сочли необходимым превратить дело в шутку. Но Джек и слышать об этом не хотел.

— Нет, если вы допускаете меня в свое братство — то хорошо, но если нет — с одним из вас я буду драться. И это решено.

— Вы видите, джентльмены, мы должны принять его или погибнуть. Придется уступить. Поди сюда, Джек, и клянись. Вы принимаете его?

— Да будет так! — провозгласил Карри. — Но, если он будет принят, это должно быть сделано в торжественной форме и со всеми церемониями, предусмотренными на этот случай. Возьми его в ту комнату, Эмиас, и подготовь его к посвящению.

— Как так? — в недоумении спросил Эмиас. Но, поняв по подмигиванию Билля, что «посвящение» было формулой для задуманной шутки, он вывел жертву вновь за дверь и прождал пять минут, пока голос Франка не предложил ему ввести «посвящаемого».

— Джек Браймблекомб, — заговорил Франк замогильным голосом, — как ученый и бакалавр Оксфорда, вы не можете не знать о той страшной жертве, которой Катилина[81] потребовал от своих товарищей-заговорщиков для того, чтобы, с одной стороны, в готовности совершить деяние получить доказательство их искренности, а с другой, при помощи страха, сковать их души оковами твердыми, как алмаз. Поэтому, о, Джек, мы также решили, следуя этому древнему и классическому примеру, наполнить, как сделал он, кубок нашей собственной живой кровью и провозгласить тост друг за друга, принеся клятву, от которой дрогнут звезды и покраснеет серебряный лик луны. Лишь вашей крови не хватает, чтобы наполнить кубок до краев. Сядьте, Джек Браймблекомб, и протяните руку.

— Но, мистер Франк!.. — начал Джек, который был суеверен, как старая баба, и под влиянием жуткой речи уже обливался холодным потом.

— Никаких «но»! Или скройся, малодушный, но не через дверь, как человек, а через трубу, как летучая мышь.

— Но, мистер Франк!..

— Твоя жизненная мечта или труба! Выбирай! — прорычал Карри ему в самое ухо.

— Хорошо, — сказал Джек, — но это ужасно жестоко! Почему из-за того, что вы не можете сохранить верность без этой варварской клятвы, я тоже должен принести ее — я, который три года хранил верность без всякой клятвы?

При этом патетическом возгласе Франк почти смешался, но Эмиас и Карри сунули жертву в кресло, и все было приготовлено к священнодействию.

— Завяжите ему глаза, как полагается по классическим образцам, — предложил Билль.

— О, нет, дорогой Карри, я обещаю закрыть их достаточно крепко. Но не кинжалом, дорогой Карри, — не кинжалом. Я не вынесу потери крови, хоть выгляжу крепким! Наверное, хватит булавки, в моем рукаве где-то воткнута одна. Ох!

— Взгляните на источник благородного сока! Лейся, прекрасный ручей! Как он истекает кровью! Пинта[82], кварта! Ах, это доказывает его страстность!

— Кровь истинных влюбленных всегда находится в кончиках пальцев.

— Эй, Джек! Что значит потерять лишний галлон ради нее?

— Берите мою жизнь, если хотите, но, ах, джентльмены, позовите хирурга из любви ко мне! Я умираю, я лишаюсь чувств!

— Тогда пей скорее, пей и клянись! Поддержите его сзади, Карри. Смелее, брат! Все будет кончено в одну минуту. Ну, Франк!

Франк быстро прочел латинское четверостишие.

Джек, убежденный, что находится при последнем издыхании, с жадностью опрокинул себе в глотку ровно три четверти кубка, который Карри поднес к его губам.

— Ух! Ах! Пуф! Благодарю вас. По вкусу это очень похоже на вино!

— Доказательство, мой добродетельный брат, — заговорил Франк, — твоего воздержания. Ступай с миром — ты победил!

И Джек ушел домой, унося в себе пинту доброго аликантского вина (больше, чем он, бедняга, когда-либо прежде выпивал в один раз). А остальные, весьма довольные, вновь зажгли свечи. Они превесело провели вечер и разошлись, как добрые друзья и достойные девонские джентльмены. И все за исключением Франка считали историю с Джеком Браймблекомбом и его клятвой самой веселой шуткой, какую им пришлось слышать за последнее время.

Затем все разъехались: Эмиас и Карри отправились в эскадру Винтера; Франк, лишь только он смог путешествовать, — снова в Лондон и с ним молодой Бассет; Фортескью и Чистер — к своим братьям в Дублин; Леджер — к своему дяде маршалу Мюнстеру, а Коффин присоединился к Шампернуну и Норису в Нидерландах. Так все братство Рози разбрелось по миру, а она осталась одна со своим зеркалом.

Тихая, темная сырая ночь ранней зимы. В течение последних двенадцати часов западный ветер не перестает завывать над ирландским побережьем. Эмиас сидит с обнаженной головой на корме лодки в Смервикской бухте, его кудри обрызганы пеной, он весело кричит:

— Тащите живей, молодцы, и не вздумайте зачерпнуть воды. Пушечные ядра — такой груз, который нельзя портить соленой водой.

С моря, начинаясь на расстоянии приблизительно четырех миль, пологим сводом расстилается густая серая туча. Под ужасным покровом ночной мглы завывает шторм и несет с собой в глубь страны большие хлопья пены и серые соленые брызги; вся страна становится темной, мрачной и скучной.

Среди песчаных холмов в вечернем сумраке вспыхивают красные искры, далеко не небесного происхождения. Ведь этот форт, ныне переименованный завоевателями в форт Обруга, где развевается золотой флаг Испании, находится во власти Сан-Джозефо с восемьюстами кондотьерами.[83] Всего три ночи тому назад Эмиас, Иео и несколько человек из самых сильных винтеровских солдат спустили с верхней палубы четыре кулеврины, подвезли их к берегу и подтащили к батарее, спрятанной среди песчаных холмов. Теперь видно будет, смогут ли испанские и итальянские кондотьеры удержать свой форпост на британской земле против людей из Девона.