Анфиса Михайловна взяла чайник и отправилась на кухню, напевая:

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи,

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь стучи, стучи, стучи…

Оставшись один, Василий Макарович для начала подергал дверь «тещиной комнаты», но она, само собой, оказалась заперта.

Тогда он испробовал простой способ, который позволял открыть девять дверей из десяти: а именно, применил отмычку, которая всегда находилась при нем, – твердый и желтый от никотина ноготь большого пальца.

Но и это не помогло, из чего дядя Вася сделал вывод, что на двери установлен не какой-нибудь примитивный замок вроде того, что на входной двери квартиры, а хитрое современное устройство повышенной надежности.

Этот факт вызвал у Василия Макаровича еще больший интерес к «тещиной комнате» и еще большее желание проникнуть в ее тайну. Однако для этого требовалось хоть какое-то оборудование.

Дядя Вася огляделся по сторонам и заметил на краю стеклянного стола обычную канцелярскую скрепку.

В умелых руках канцелярская скрепка может превратиться в инструмент самого широкого профиля – от вязального крючка до оружия ближнего боя, от электрического предохранителя до части взрывателя, от секретки, вполне заменяющей охранную сигнализацию, до универсальной отмычки, которой можно открыть практически любой замок.

Именно отмычка требовалась сейчас Василию Макаровичу. Он взял скрепку, разогнул ее и согнул иначе, превратив в миниатюрный крючок.

Он склонился над замком, запустил крючок в скважину и начал его осторожно поворачивать. При этом он внимательно прислушивался к звукам, доносящимся из замка, поэтому не расслышал голоса в соседней комнате.

Наконец замок отчетливо щелкнул.

Дядя Вася повернул дверную ручку и открыл дверь чулана.

Теперь запах краски стал просто невыносимым.

Василий Макарович заглянул в кладовку и сразу увидел слева на стене кнопку выключателя. Он нажал на нее, и в кладовке вспыхнул люминесцентный светильник, заливший ярким холодным светом несколько полок, на которых стояли банки с кистями, тюбики с красками, банки и бутылки с растворителями.

Хотя Василий Макарович по роду своей работы не сталкивался с художниками, однако он узнал дорогие кисти из беличьей и колонковой шерсти, растворители для масляной краски и для темперы – в общем, арсенал любого живописца.

Одно показалось ему странным: почему Вадим прячет все эти приспособления в кладовке, да еще и запирает на хороший современный замок?

Василий Макарович сделал шаг вперед, вошел в кладовку и начал более внимательный осмотр ее содержимого.

Кроме кистей и красок, он увидел здесь какие-то устройства непонятного назначения – странные лампы, металлические и деревянные зажимы, ножи странной формы…

Он взял в руки один из таких ножей и с удивлением его рассматривал – у этого ножа кончик был не заостренный и не круглый, а квадратный, и странное лезвие, которым трудно было что-нибудь разрезать.

Опустив глаза, дядя Вася заметил прислоненную к стеллажу картину. Картина была обращена к нему задней стороной, и можно было разглядеть только старый, выцветший холст, натянутый на потемневший от времени подрамник. Василий Макарович поднял картину и повернул к себе лицевой стороной.

Картина ему понравилась.

На ней был изображен скошенный луг, уходящий вдаль, два стога сена, а на переднем плане паслась белая лошадь. Лошадь дяде Васе тоже очень понравилась, она смотрела прямо на него красивыми карими глазами, казалось, что сейчас она переступит ногами и тихонько заржет.

В правом нижнем углу картины виднелся неразборчивый росчерк – видимо, подпись художника.

Дядя Вася пожал плечами и хотел поставить картину на место, как вдруг, в самый неподходящий момент, дверь комнаты у него за спиной распахнулась, и незнакомый голос проговорил:

– А что это вы тут делаете?

Анфиса Михайловна внесла в комнату чайник, поставила на стол две чашки, разлила чай. Себе она налила еще одну рюмку ликера, ко мне же придвинула вазочку с конфетами.

Я узнала памятные с детства фантики: «Мишка на Севере», «Кара-Кум», «Белочка»…

– Вообще-то мне сладкого нельзя, – сообщила старуха, развернув фантик и надкусив конфету, – диабет у меня…

– А что же вы тогда?.. – Я красноречиво взглянула на конфеты, на ликер…

– Да я так думаю – много ли мне осталось? Что я буду себе настроение портить напоследок?

– Ну, не знаю… нельзя так легкомысленно относиться к своему здоровью… – проговорила я, отпивая чай и думая, чем еще отвлечь старуху от дяди Васи, который хозяйничал в комнате Вадима.

Впрочем, она, кажется, о нем и не вспоминала.

Выпив рюмку ликера, бабулька заметно оживилась и погрузилась в другие воспоминания:

– Вадик, он с самого детства такой умный был! Бывало, едем мы с ним в троллейбусе, он в окно смотрит и каждую вывеску читает! А ведь только три года ему исполнилось! А какой красивый мальчик был! Просто сказка! Все на него оглядывались!

Я не высказала ожидаемого восторга, и старухе показалось, что ее слова вызвали у меня недоверие, поэтому она решила подкрепить их вещественными доказательствами.

Протянув руку к допотопной шаткой этажерке, она достала тяжелый альбом в бархатной малиновой обложке. Отодвинув в сторону вазочку с конфетами, она положила альбом на освободившееся место, открыла его и предъявила фотографию толстого голого младенца, засунувшего в рот палец ноги и при этом счастливо улыбающегося.

– Правда, красивый мальчик? – проговорила старуха.

Я поддакнула: не спорить же с ней!

Честно говоря, я в этом младенце ничего особенного не заметила, кроме, может быть, удивительной гибкости: попробовала бы я так изогнуться!

Анфиса Михайловна тем временем переворачивала страницы альбома:

– Вот Вадик с мамой, с Валечкой… здесь ему три года… а вот он на новогодней елке в детском саду… а это он в первый класс пришел, первого сентября…

Я из вежливости разглядывала стандартные фотографии – ребенок в костюме зайчика с длинными ушами, этот же ребенок в школьной форме, с большим букетом осенних астр… в глазах у него уже тогда можно было заметить шальные искорки будущего балбеса и бездельника.

– А это он в школе, с друзьями… – продолжала бабушка, нашедшая во мне благодарного слушателя. – А вот это уже недавно, в институте…

Последняя фотография привлекла мое внимание.

Вадик был на ней уже вполне взрослым, сформировавшимся балбесом в дорогих джинсах и модном свитере.

Но не одежда и не выражение лица привлекли мое внимание, а второй человек, вернее, девушка, изображенная на фотографии. Неизвестный фотограф щелкнул Вадика, надо понимать, на лекции в институте. Вадик дурашливо улыбался в объектив, а на заднем плане стояла Маша Галкина. Но не такая, какой я ее знала, – запуганная серая пичужка в неказистом свитерочке в резиночку. Маша была в яркой обтягивающей кофточке с вырезом, глаза накрашены. И еще она улыбалась. Не в объектив, а кому-то, кто стоял за Вадиком, может быть и фотографу. Хорошо так улыбалась, по-дружески. И выглядела очень хорошенькой, ведь может же, когда хочет!