В этом внутреннем истинном как абсолютно-всеобщем, которое очищено от противоположности всеобщего и единичного и которое возникло для рассудка, теперь только раскрывается (schliesst sich auf) за пределами чувственного мира как мира являющегося мир сверхчувственный как мир истинный, за пределами исчезающего посюстороннего — сохраняющееся потустороннее, – некоторое в-себе[-бытие], которое есть первое и поэтому само несовершенное явление разума или лишь чистая стихия, в которой истина имеет свою сущность

Таким образом, наш предмет отныне – умозаключение (der Schluss), у которого крайние термины – «внутреннее» вещей и рассудок, а средний термин – явление; но движение этого умозаключения дает дальнейшее определение того, что рассудок усматривает сквозь средний термин во «внутреннем», и опыт, который рассудок совершает в этом отношении сомкнутости (Zusammengeschlossensein).

(ββ) Сверхчувственное как явление.

«Внутреннее» пока еще для сознания чистое потустороннее, потому что сознание еще не находит себя самого во «внутреннем»; последнее – пусто, потому что оно есть только «ничто» явления, а положительно оно есть простое всеобщее. Этот модус бытия «внутреннего» прямо согласуется с утверждением, что «внутреннее» вещей непознаваемо; но основание нужно было бы формулировать иначе. Об этом «внутреннем», как оно здесь непосредственно есть, не имеется, конечно, никакого знания, но не потому, что разум будто бы слишком близорук или ограничен, или как бы это ни называлось (об этом здесь еще ничего не известно, ибо столь глубоко мы еще не проникли), а в силу простой природы самой сути дела, т. е. потому что в пустоте ничего не познается, или, подходя к этому с другой стороны, потому что «внутреннее» определено именно как потустороннее для сознания. – Результат, конечно, тот же, окажется ли слепой среди богатства сверхчувственного мира (если в нем имеется таковое, будет ли то специфическое содержание его или само сознание будет этим содержанием), или зрячий – в чистой тьме, или если угодно, в чистом свете, если только сверхчувственный мир таков; зрячий увидит в его чистом свете столь же мало, как и в его чистой тьме, и не больше того, что увидел бы слепой в изобилии разложенного перед ним богатства. Если бы с «внутренним» и с тем, что связано с ним через посредство явления, дело обстояло только так, то оставалось бы только придерживаться явления, т. е. принимать за истинное нечто, о чем мы знаем, что оно неистинно; или: дабы все же в «пустом» (которое хотя и возникло лишь как пустота от предметных вещей, но в качестве пустоты в себе должна быть принята за пустоту всех духовных отношений и различий сознания как сознания) – словом, дабы в этой столь полной пустоте, которая называется также святостью, все же что-нибудь да было, оставалось бы только заполнить ее мечтаниями, призраками (Erscheinungen), которые сознание порождает себе самому; «внутреннее» вынуждено было бы примириться с тем, что с ним так дурно обходятся, ибо оно ничего лучшего и не заслуживало бы, так как даже мечтания все же лучше его пустоты

Но «внутреннее» или сверхчувственное потустороннее возникло, оно происходит из явления, и явление есть его опосредствование; другими словами, явление есть его сущность и на деле его осуществление. Сверхчувственное есть чувственное и воспринимаемое, установленное так, как оно есть поистине; истина же чувственного и воспринимаемого состоит в том, что они суть явление. Сверхчувственное, следовательно, есть явление как явление. – Если при этом мыслится, будто сверхчувственное есть, следовательно, чувственный мир, или мир, как он дан (ist) непосредственной чувственной достоверности и восприятию, то это – превратное понимание; ибо явление, напротив, не есть мир чувственного знания и воспринимания как мир сущий, а мир, который установлен как мир снятый или поистине как внутренний. Обычно говорят, что сверхчувственное не есть явление; но при этом под явлением понимают не явление, а скорее чувственный мир как самое реальную действительность.

(γγ) Закон как истина явления.

Рассудок, составляющий наш предмет, находится именно в том положении, что «внутреннее» обнаружилось ему лишь как всеобщее, еще не наполненное в-себе[-бытие]; негативное значение игры сил состоит именно только в том, что она не есть в себе, а положительное – только в том, что она есть опосредствующее, но вне рассудка. Но его соотношение с «внутренним» через опосредствование есть его движение, благодаря которому «внутреннее» наполнится [содержанием] для него. – Непосредственно для него дана игра сил; но истинное для него есть простое «внутреннее»; движение силы поэтому точно так же лишь в качестве простого вообще есть истинное. Но, как мы видели, эта игра сил такова, что сила, возбуждаемая какой-нибудь другой силой, точно так же есть возбуждающая сила для этой другой, которая сама лишь благодаря этому становится возбуждающей. Здесь налицо точно так же лишь непосредственная смена, или абсолютный обмен определенности, составляющей единственное содержание того, что выступает: всеобщая среда или негативное единство. В самом своем определенном выступлении оно тотчас же перестает быть тем, в качестве чего оно выступает; своим определенным выступлением оно возбуждает другую сторону, которая благодаря этому внешне проявляется, т. е. эта другая сторона теперь непосредственно есть то, чем должна была быть первая. Обе эти стороны – отношение возбуждения и отношение определенного противоположного содержания – каждое для себя есть абсолютное превращение и смена (Verkehrung und Verwechslung). Но оба эти отношения сами опять-таки составляют одно и то же; и различие формы — быть возбуждаемым или возбуждающим – есть то же, что различие содержания; возбуждаемое как таковое есть именно пассивная среда; возбуждающее есть, напротив, деятельная среда, негативное единство36 или «одно». Тем самым вообще исчезает всякое различие по отношению друг к другу особенных сил, которые должны были бы иметься в этом движении; ибо они покоились единственно на указанных различиях; и различие сил точно так же смыкается с обоими названными различиями лишь в одно различие. Следовательно, в этой абсолютной смене нет ни силы, ни возбуждения и возбуждаемости, ни определенности, состоящей в том, чтобы быть устойчивой средой и рефлектированным в себя единством, равным образом нет ничего отдельно для себя, ни разных противоположностей, а есть только различие как всеобщее различие или как такое, в которое сводились эти многие противоположности. Это различие как всеобщее различие есть поэтому простое в игре самой силы и истинное в игре; оно есть закон силы.

Простым различием абсолютно меняющееся явление становится благодаря своему отношению с простотой «внутреннего» или рассудка. «Внутреннее» есть прежде всего только в себе всеобщее; но это в себе простое всеобщее есть по существу столь же абсолютно всеобщее различие, ибо оно есть результат самой смены, или: смена есть его сущность; но смена, будучи установлена во «внутреннем», такова, какова она есть поистине, тем самым она принимается в него как столь же абсолютно всеобщее успокоившееся, остающееся равным себе различие. Иными словами, негация есть существенный момент всеобщего, и, следовательно, негация или опосредствование внутри всеобщего есть всеобщее различие. Это различие выражено в законе как в постоянном образе изменчивого явления. Таким образом, сверхчувственный мир есть покоящееся царство законов, хотя и находящееся по ту сторону воспринимаемого мира (ибо в последнем закон проявляется только благодаря постоянному изменению), но в нем точно так же наличествующее и составляющее его непосредственное спокойное отображение.