– Это не Чехов, это Дзержинский сказал, – невинным голосом проворковал Кручинин. – И там у него еще с чистыми руками горячее сердце было.

– Может, Дзержинский и повторил, но первым Чехов был, Антон Павлович, не сбивайте меня, Василий Максимович, я тоже книжки читала, не вам одним.

Похоже, обиделась, затеребила воротничок голубой блузки.

– Так мы ждем, Анна Кузьминична, – не умолкал Кручинин.

– Чего это вы ждете? – свела брови.

– Вашей истории ждем. У такой, как вы, красивой и эрудированной женщины их должно быть немало. Могу лишь вообразить, сколько мужских сердец вы разбили. И еще, увы, разобьете.

Дегтярев воздал Кручинину должное. Конечно, не очень-то порядочным было его подтрунивание над женщиной, так радушно их встретившей, накормившей и напоившей, и комплименты его Кузьминичне были небезупречны, но при нынешнем ее состоянии пришлись в самый раз. Она снова молодо зарумянилась, плечиками повела:

– Скажете тоже! Какие уж теперь сердца, что горячие, что холодные, вы бы на меня раньше поглядели! Парни за мной табунами ходили. Было, мальчики, было…

– Вы и сейчас хоть куда, – поддержал Кручинина Корытко, – зря себя как бы в тираж списываете. И на мужчин энергетически влияете. Если б не вы, не уверен, что стал бы я про себя тут всем выкладывать. Тем более что вы обещали сразу после меня о себе рассказать.

– Обещала – значит сделаю! – непреклонно тряхнула головой Кузьминична. – Я всю жизнь свои обещания выполняю. Потому что всегда я на такой работе, что люди мне верить должны. И на комсомольской, и на партийной, и вообще. Вот те, кто у нас тут живет, знают, не дадут мне соврать. А историй всяких столько было, что роман написать можно, жил бы только новый Чехов. Столько разных людей через меня прошло!

– А вы по теме, сударыня, по теме, – направлял ее на нужную стезю Кручинин. – О несостоявшемся, о несбывшемся. Как вы очень справедливо заметили, в жизни хорошее и грустное рядышком ходят.

– Можно и по теме, если желаете, – довольна была таким вниманием к себе Кузьминична. – Только о грустном не хочу, надо что-нибудь повеселее, а то приуныли вы тут. – Озорно всех оглядела: – Может, мне и не надо бы о таком, я ведь среди вас женщина, да пусть уже. Все молодыми были, все грешили, я, мальчики, тоже не в монашеских одеждах ходила. Вот, помнится…

– Минуточку! – вскочил Кручинин. Подошел к Кузьминичне, учтиво согнул кренделем руку. – Будем соблюдать традиции, позвольте, сударыня, проводить вас к авторскому креслу, чтобы нам не только слушать, но и любоваться вами можно было.

Кручинина тоже поднялась, вдруг ее качнуло, рука Кручинина пришлась очень кстати. Уцепилась за нее, одарила Кручинина благосклонной улыбкой:

– Мерси.

Дегтярев наблюдал, как она, сопровождаемая Кручининым, пересекает комнату, отметил, что ее уже порядочно развезло, явно перекрыла она свою алкогольную норму. Кузьминична плюхнулась в кресло, снова лучезарно улыбнулась:

– Так о чем это я? Ах, да, как молоденькой была! Знала бы, что говорить об этом стану, фотографии бы из дому принесла, посмотрели бы вы на меня прежнюю! Думали некоторые, что я в артистки пойду, с такой выгодной внешностью. Я бы и сама не отказалась, если бы позвали, но для этого в большом городе надо жить, с другими людьми. Сейчас об этом почти никто уже и не помнит, а я ведь тоже с медицины начинала, поступила в медицинское училище. И там не затерялась. Я бедовая была, на месте не сиделось, все придумывала что-нибудь, других заводила. Мне надо, чтобы весело было, интересно, чтобы жизнь вокруг кипела. Терпеть не могу всяких кислятин. Такие вечера, такие мероприятия проводила, что все наше училище гремело. Даже в газете про меня написали. Увидели, какая активная, комсоргом меня избрали. Сначала в группе, потом на курсе, а еще потом – всего училища. Вот сейчас модным стало хаять комсомол, слова доброго не услышишь, а что на замену пришло? Чем теперь молодежь привлечь можно? Вы на нынешних-то молодых посмотрите: хулиганы да наркоманы, страх берет! Или, кто посмирней и по дворам не шляется, сидят, носы в компьютеры уперев, от жизни отгораживаются, тоже мне удовольствие! А мы в комсомоле хорошо жили, здорово, и с пользой тоже, настоящими людьми повырастали, не этим балбесам чета! Беда вот только была, что в училище нашем сплошь одни девчонки, мужского духу не хватало.

Ну, само собой, я в нашем райкоме комсомола своим человеком стала. Без меня у них ничего не обходилось. Как что провести, организовать нужно – в первую голову ко мне. А какие мы шефские концерты давали, как советские годовщины отмечали, одни, к примеру, встречи с ветеранами чего стоили! Это сейчас не нужны никому даже участники войны, многие почти в нищете, подачками в День Победы от них отделываются. А тогда знаменами нашими были, все почести им отдавали. А как мы Октябрьский день праздновали, первомайский! На демонстрацию гнать никого не нужно было, сами шли, с музыкой, с песнями, весело как было, радостно! Да что там говорить, хорошее время ушло, настоящее, не то что теперь – только купи-продай и своруй, где можешь. А субботники, а стройотряды – чем плохо? Мы и чуткие были, на чужую беду отзывчивые, это сейчас на земле валяться будешь – мимо пройдут, не оглянутся даже.

Ладно, не о том я сейчас, воспоминаниями только душу бередить. Но я так считаю, что лучшее время в моей жизни в комсомоле прошло. Партийная жизнь тоже была насыщенной, но там уже строгости больше было, целенаправленности. А в райком я, признаться, бегала не только потому, что отчитываться надо было и директивы получать. Очень мне нравился первый комсомольский секретарь. Царство ему небесное, Виктору, подстрелили его в Ростове бандюги. А он, Виктор, потом далеко пошел, даже когда рухнуло все – такую фирмищу себе отгрохал! Голова у него всегда смекалистая была, знал, что к чему, любое дело умел наладить. А в комсомольскую мою пору совсем молоденький еще был, из армии недавно вернулся. И до чего ж красивый парень, все девчонки на него заглядывались. К тому же холостой, первым у нас женихом считался. Но он из всех меня выбрал, другим предпочел. И за внешнюю красоту мою, и что комсомолу себя отдавала. О любви нашей многие, конечно, догадывались, такое не спрячешь, но мы все ж таки афишировать это не хотели. Ну, там, моральный облик и все такое. Это сейчас все дозволено, а прежде большое внимание этому придавалось, особенно кто на руководящей должности, тем более партийной, а он еще в армии коммунистом стал.

Проблема в том еще была, что встречаться нам негде. У него своей квартиры не было, семья большая, у меня то же самое. Мы вообще старались вдвоем не засвечиваться – чтобы там в кино вместе сходить, на танцы или просто по улице пройтись, ограничивали себя. А дело-то молодое, помиловаться хочется. То, риск он такой на себя брал, в кабинете его закрывались в обеденный перерыв, то он ко мне в училище наведывался, когда все уходили, – в классе свободном запирались, будто бы обсуждали что-то. А чаще всего, вот как Лев Михайлович рассказывал, уединялись где-нибудь подальше, чтобы никто нас не видел. Удобства для любви, конечно, не те, но я и от этого была счастлива, каждой минутой совместной дорожила, влюбилась по уши. Все ждала, что замуж он меня позовет, нормальной жизнью заживем, ни от кого не прячась. Можно было бы, например, квартиру снять, пусть и трудно бы нам пришлось на мою смешную стипендию и небольшую Викторову зарплату. Говорила ему об этом, но сама понимала, что время еще не пришло. Ему по партийной линии расти следовало, а мне выучиться сначала, на ноги встать.