— Быстрее, быстрее! — подгонял лейтенант. А чего их подгонять, и так нажимали как могли. Вот где хромота-то Ивану Федоровичу аукнулась. Попробуй-ка поспей за молодыми да здоровыми. До лесу еще дотянул, а там уже отставать стал, а немец все еще продолжал косить, пули и так посвистывали среди деревьев, да еще и танк по ним лупил. Хорошо еще, листва не облетела, хоть какая-то прикрышка. Иван Федорович так спешил, что едва не наступил на кого-то. Споткнулся.

— М-м-м.

— Ты чего? Живой, что ли? — перекатился к нему Иван Федорович. — Вставай, помогу, нечего разлеживаться!

— М-м-м.

Иван Федорович наклонился, вгляделся, напрягая зрение, в лицо. Старший сержантик их, молоденький совсем, его Кирюхе ровесник.

— Давай, милый, куда тебя хоть, а? Да ты не боись, я помогу, вместе выберемся. А? — тормошил сержанта Иван Федорович, но тот лишь дернулся пару раз, да и затих. Помер. Иван Федорович закрыл ему глаза, подобрал автомат и припустил, как мог, своих догонять.

В лесу уже не отстреливались. Да и за спиной выстрелов уже почти было не слышно. Как теперь своих-то искать? Не зима. Следов не разглядишь. Так, разве что наугад идти, лишь бы от фрицев подальше. И ведь вроде в лесу человек свой, и вроде и направление помнил, а вот место новое, и заплутал. Вышел Иван Федорович прямиком на дорогу, кусты густые были, темно, лес, два шага сделал — и дорога. Да не просто дорога, а в ста метрах от хутора какого-то! Это ж надо, судьба! Тут его, голубчика, и сцапали. Едва успел автомат в кусты скинуть. Зачем, и сам не знал, видно, чтоб в вооруженного не пальнули. Эх, невезуха! Два дня как из госпиталя. И на тебе!

Немцы с ним особенно не чикались, дотолкали автоматами до какого-то сарая, замок отомкнули, пихнули вовнутрь, и баста. Сытые, веселые, сволочи.

— Эй? — позвали тихонько из темноты. — Эй? Ты кто?

Иван прислушался и пополз на голос.

— Свои, что ли?

— Свои. Ты кто будешь-то?

— Маслов я. Из противотанкового расчета. А ты?

— Капустин… — кряхтя, ответил из темноты голос.

У Ивана Федоровича вдруг все перед глазами поплыло, и не темный сарай почему-то померещился, а подвал со сводчатым потолком.

— Сергей?

— Сергей Андреевич, — поправил голос. — Из наших, значит, с батареи? Еще кто выжил?

— Сергей! — едва не закричал Иван Федорович. — Это ж я, Ванька Маслов! Неужто не помнишь? Екатеринбург, девятнадцатый год, подвал? А?

— Ванька? Маслов? — Сергей подполз поближе, схватил за голову, видно, старался рассмотреть, да что в потемках увидишь? — Точно ты? Живой, чертяка! Ну ты подумай! И что у нас с тобой за встречи все, то в подвале, то в сарае? А?

— Да уж, вот судьба! — глупо радовался Иван Федорович. — А ты как выжил-то, я уж думал, расстреляли тебя тогда.

— Татарина помнишь, за которого я заступился? Он вытащил.

— Да ну? А чего так медлил-то?

— Так ему, поди, тоже, когда из подвала выпустили, не особо назад хотелось возвращаться, — усмехнулся Сергей. — Отсиделся дома. Встретился с нужными людьми, заплатил что-то кому-то, семейство свое спровадил из города. А уж потом про меня вспомнил, грешного. И то спасибо.

— А что с тобой было, когда выпустили?

— Ну что? Вышел, денег нет, одежонка поистрепалась, грязный, страшный, куда в таком виде? Два шага сделаешь и снова в каталажку заберут? Пристал к этому татарину. Азат Елдамович его звали. Приютил. Но он вскорости в Тобольск подался, к семейству, у него и там магазины были, и я за ним. А потом он решил, что ничего хорошо ждать ни от белой власти, ни от красной не приходится, и в Харбин уехал. Ну мне-то в Харбине делать нечего, в Тобольске остался, посмотрел, подумал, подвал повспоминал, газетки почитал, народец на улицах послушал и снова к красным перешел. Теперь уж насовсем. С ними и в Екатеринбург вернулся. Я тебя, кстати, пытался отыскать, да не вышло, как сквозь землю ты провалился. Из подвала вроде живой вышел, это я узнал, а дальше ищи ветра в поле.

— А я ведь долго еще в Екатеринбурге обретался. Да. На железной дороге в охранении служил. И женился там, а потом уж с женой в двадцатом году в Алапаевск переехали.

— Мастером цеха перед войной работал, — хвастался Иван Федорович, — подучился на старости лет, грамоты имею и благодарности. Думали даже повышение дать, а тут война. Нас с сыном в первые же дни и призвали. Ему девятнадцать, на флот пошел, моря никогда не видел, а на флот, на Балтике сейчас, на эскадренном миноносце служит, — с тоской проговорил Иван Федорович. — Письма редко доходят, последнее с месяц назад получил, еще до госпиталя. А ведь он у меня один на свете остался.

— А жена как же?

— Жена? Умерла. Давно уже. И дети младшие тоже. Вдвоем мы с Кириллом остались, — горько вздохнул Иван Федорович. — Помнишь, может, я тебе в подвале про крест рассказывал, что великая княгиня подарила?

— Ну.

— Вот с него все и началось. Точнее, из-за него и закончилось.

И Иван Федорович от радости, что встретил старого друга, от усталости и недавно пережитого ужаса смерти вывалил Сергею все наболевшее.

— Понимаешь, какое дело, Сергей? — начал Иван Федорович. — Сперва у меня все хорошо было, как в сказке, жена, дети, комнату от завода дали, работа важная, оклад хороший, почет, уважение, дом свой построили. Все хорошо. Живи и радуйся. А потом дочка маленькая умерла, заболела скарлатиной и умерла. Что ж, бывает. Потом сынок младший утонул, как сглазил кто, думал, жена с ума сойдет от горя, да вроде оправилась, а потом смотрю, слабеть стала, сердце побаливать начало, мы уж ее с сыном так берегли, так берегли, ничего делать не давали, а только все одно померла. Молодая совсем, а померла. Вот и остались мы со старшим Кирюшкой вдвоем. Пылинки с сыночка сдувал, мечтал, техникум окончит, в институт поступит. Ты мне тогда в подвале, помнишь, много всякого рассказывал, и очень мне хотелось, чтобы сын у меня такой же образованный стал, — с невидимой для собеседника печальной улыбкой проговорил Иван Федорович. — Да не успели, война. Кирилл едва техникум закончил. И все. Меня в одну сторону, его в другую. Вот теперь молюсь каждый день за него, хоть и партийный. — Он замялся. — А еще видишь, в чем дело. Мы с Анфисой, жена это моя покойная, как в Алапаевск вернулись, сразу к мамане моей поехали, а та чуть не с порога: где крест, что княгиня подарила, надо его кому положено отдать. Ну я тебе рассказывал, про крест-то, помнишь?

— Помню.

— Вот. Я ей говорю, нету, отобрали. А она мне — врешь, знаю, что с братом Петькой продать хотели, не вернешь до моей смерти, прокляну, и тебя, и детей, и внуков, и брата Петра тако же. Что возьмешь, старая, да злая. Она всегда такой была, а тут ее, видно, еще батюшка наш науськал, она у меня сильно верующая была. В общем, так до смерти ее и не помирились. А крест ведь я искал, еще когда в Екатеринбурге служил, да только кума-то моего НКВД раньше зацапало, чем я до него добрался. Он, вишь ли, пока я в подвале том сидел, с квартиры съехал в не известном направлении. Насилу его нашел, уже в двадцатом году, а все одно, опоздал. Да в общем, дело-то и не в том. А в том, что жена моя Анфиса, как сынок наш младшенький потонул, вбила себе в голову, что это маманино проклятие действует. А тут еще и у брата Петра двое детей померло и жена Глафира, все одно к одному. В общем, когда Анфиса скончалась, и я чуть было в эту ерунду не уверовал, очень о жене тосковал. Да и детишек жалко было, а вдруг из-за меня померли. С тех пор и молюсь, хоть и коммунист. Только ты уж будь другом, — спохватился Иван Федорович, — не сболтни кому.