– Похоже, так, – отвечаю я и продолжаю мягко: – А вы как хотели, если совсем честно? Чтобы он был в этом замешан?

– Не знаю, – она прямо смотрит мне в глаза, и я невольно отвожу взгляд. – Возможно, втайне от себя самой, хотела убедиться в том, что он виновен в Алешиной гибели. Чтобы уйти от него с чистой совестью. А теперь я должна разрешить неразрешимую дилемму. Если не уйду от мужа – значит, предам память Алеши. Но оказалось, что Завьялов к убийству непричастен – почему я должна приносить ему незаслуженную боль?.. Да, наверное, мне нужен был повод, чтобы уйти. И вы сейчас лишили меня этого повода.

– Найдете другой, – так же мягко говорю я. – Если и впрямь хотите.

– Если хочу… – эхом повторяет она. – Завтра исполняется месяц со дня смерти Алеши.

Я молча склоняю голову.

– Спасибо, – говорит Катя, и я не понимаю, за что она меня благодарит: за выполненную работу или за сочувствие.

Она поднимается и выходит в прихожую.

Затворяю за ней дверь, слышу, как ее каблучки стучат по коридору, как подъезжает лифт, увозя ее вниз, на потемневшую улицу. А сам представляю себе разные живые картинки: вот она прикатывает домой, вот разговаривает со своим богатеньким успешным мужем. И мне почему-то становится жаль и ее, и его.

Подхожу к окну, вглядываюсь в темноту. В промежутках между домами виден матово-розовый горизонт. Небо над ним бледно-голубое, потрясающее душу тайным вечерним сиянием. Земля намного темнее неба. Слабо светятся окошки.

Вот и Катя исчезла из моей жизни, как уходят почти все. Остаются лишь самые необходимые. Остается Анна.

Но из памяти не исчезает никто. Одни остаются глубокими зарубинами, другие – едва различимыми царапинками, но мозги (или душа) помнят всех.

Подает голос моя мобила.

– А у меня для тебя подарочек, охламон, – басит она голосом Акулыча. – Сюрпрайз. Разведали мы ФИО родственницы Болонских… Хотя, когда дело почти закруглено, эта информашка вряд ли тебе нужна. Ну, хочешь услыхать, кто ента дамочка?

– Догадываюсь, – игриво отвечаю я.

– Он догадывается! – внезапно взрывается Акулыч. – Вся ментовка из-за него пупок рвет, цельными ночами не спит, а он уже чегой-то там наковырял в своем хитромудром мозжечке! Мыслитель хренов!

– Да ты не серчай, Акулыч, – сладко мурлычу я, хотя и понимаю, что он больше придуряется, чем сердится всерьез. – Без твоих орлов я беспомощен, как малое дитя. Спасибо, и храни вас Бог… Ну, говори эти ФИО.

– А вот спасибочки ты правильно сказал, – оттаивает Акулыч. – Меня с измальства учили: пожалуйста – самое главное слово, а спасибочки – второе после него… – Затем недовольным голосом сообщает свою информашку. И прибавляет: – Тады бывай, догадливый. Лети, пернатый дружок, доделывай свои хитромудрые делишки…

* * *

Услышав звонок, Финик, недовольно бурча, слезает с дивана, тащится в прихожую и отворяет дверь не глядя в «глазок». И, увидев Катю, смущается. Как будто только теперь он замечает, что на нем – надетый поверх футболки и плавок – лоснящийся, местами продранный пестрый халат, который когда-то носила его мать, а босые грязноватые ноги с отросшими ногтями засунуты в стоптанные сланцы. Длинные каштановые волосы, открывающие раннюю плешь, спутались, борода растрепалась.

– Пардон, мадам. Не ожидал вашего прихода, наряжен не по форме.

– Вы выглядите вполне комильфо.

– Не совсем, – возражает Финик с учтивостью рыцаря. – Для того чтобы я имел презентабельный вид, на мне должна быть такая немаловажная деталь как носки. С вашего разрешения я их сейчас надену.

– Прошу вас, Финик, обойдемся без политесов.

– Тогда позвольте, мадам, приготовить вам чай. Признаюсь без ложной скромности, я прирожденный знаток в заваривании чая. Эксперт. Академик чистой воды… о, простите мне невольный юмор… Я лишь хотел сказать, что в совершенстве овладел всеми тонкостями этой несравненной науки, изучил чопорную английскую традицию, изысканную японскую церемонию. Но для вас я приготовлю напиток китайским способом гун фу ча.

– Не утруждайте себя. У меня мало времени. Давайте просто поговорим.

Вздохнув, Финик послушно усаживается за стол. Катя садится напротив.

– Вы где-то работаете? – спрашивает она, чтобы что-то сказать.

Чувствуя себя скованно, неловко, точно в чем-то виноват, Финик тут же выдает нечто вроде автобиографии:

– Я, изволите ли видеть, кандидат физ. – мат. наук. Помаленьку корпел в неком научно-исследовательском институте. А потом моя мамаша померла – от нее эта квартира осталась. А следом за ней преставилась ее родная сестра – моя, стало быть, тетка, старая холостячка, к тому же бездетная. Я, не будь дурак, по наследству теткину квартиру получил, тут же продал, а деньжонки пристроил в надежный банк. Из института, само собой, сразу свалил – какой смысл высиживать тухлую докторскую? Ну, допустим, защищу, кому она на фиг (извините) нужна? Поставят на полку – и будет она, родимая, пылиться среди кучи других никчемных бумажек. Плод умственных испражнений. Так что я нашел почти идеальный выход: честно копчу небо и живу на проценты вроде какого-нибудь парижского рантье.

Свою «автобиографию» Финик заканчивает едва ли не с гордостью. Но Катя выслушивает этот монолог рассеянно и равнодушно. Она пришла сюда не для того, чтобы вникать в жизнь совершенно безразличного ей человека.

– Даже не знаю, как буду существовать без него, – тихо говорит она: ей кажется, что если чуточку повысит голос, то разрыдается. И в то же время с горечью понимает, что не заплачет. Не сумеет. Не привыкла плакать. – Когда мне было тягостно, я говорила с ним и облегчала душу. Мне было достаточно знать, что он где-то недалеко. Что можно встретиться, увидеть его глаза…

– Да, – кашлянув, заявляет Финик, тотчас сообразив, о ком идет речь. – Это верно. Леха был человеком, каких мало.

– Я измучила его. Но, признаюсь откровенно, до сих пор считаю, что не должна была уезжать с ним. Единственное, за что себя казню, – за то, что не сразу отказалась. Он погиб из-за меня! Теперь я всю оставшуюся жизнь буду себя проклинать! – мучительно выкликает Катя.

– Это судьба, – успокаивает ее Финик. – Фортуна. Жребий. Рок. Десница Божья. Так, видать, Лехе на роду было написано: умереть во цвете лет.

– Милый Финик, позвольте мне иногда заглядывать к вам. С вами так же славно и легко, как с Алешей… Почти. Пожалуйста, извините за это «почти», но вы умный, вы понимаете, что не сможете его заменить… – Катя краснеет, улыбается с печальной иронией. – Я расскажу о вас Завьялову. Он ревновать не станет.

Финик слушает ее, сияя, и кивает головой. Но при последних словах его лицо каменеет. Вызвать ревность могущественного Завьялова!.. Лоб Финика покрывает холодная испарина, и в животе что-то предательски урчит.