Be called our mother, but our grave; where nothing,

But who knows nothing, is once seen to smile;

Where sighs, and groans, and shrieks that rend the air

Are made, not marked…

W.Shakespeare

Страна неузнаваема.

Она уже не мать нам, но могила наша.

Улыбку встретишь только у блажных.

К слезам привыкли, их не замечают.

К мельканью частых ужасов и бурь относятся, как к рядовым явленьям.

В.Шекспир

Несмотря на тяжелый день и бурную ночь, просыпаюсь я рано. Луч осеннего солнца, неяркий, но вполне достаточный, чтобы сделать свое дело, падает мне на глаза.

Лена тихо дышит мне в шею, уткнувшись в нее носом. Осторожно встаю, задергиваю занавески, чтобы солнце не потревожило мою подругу. Камин с вечера прогорел, а возиться с растопкой, поднимать шум мне не хочется. Однако в комнате довольно прохладно.

Беру в руки роскошную белую шубу, она оказалась на диво легкой, почти невесомой, и укрываю ею Лену. Хотя я знаю, что моя подруга довольно безразлично относится к проблемам жары и холода, но все равно, когда к смотришь на нее, лежащую нагишом в такой, мягко сказать, прохладе, сколько сам на себя ни надень, все холодно.

Почувствовав прикосновение теплого меха, Лена поджимает ноги и целиком скрывается под шубой. Я одеваюсь сам и начинаю варить кофе. Оборачиваюсь к камину: будить Лену или нет? А она улыбается во сне. Я сразу вспоминаю, какой ей сегодня предстоит день. Нет уж! Пусть этот день начнется для нее как можно позже.

Мой взгляд падает на компьютер и на кристалл, лежащий рядом с панелью. Этот кристалл дал мне вчера Магистр. Посмотреть? Снова смотрю на Лену и решаю сначала проводить ее. Кофе готов. Наливаю себе чашку и не успеваю поднести ее ко рту, как слышу тихий, вкрадчивый голос:

— А мне?

Из-под шубы на меня смотрят блестящие карие глаза.

— Извини. Хотел дать тебе поспать подольше. У тебя сегодня тяжелый день.

— Ага! Хотел дать выспаться, а сам развел здесь такой аромат, что в соседней фазе слышно. Нет уж, давай, делай свое черное дело дальше. Тащи кофе!

Она садится, завернувшись в шубу (прохладно даже ей!), и принимает от меня чашку. Из-под белого меха видны только рука с чашкой и голова.

— Ты что это так на меня смотришь? — спрашивает Лена.

— Да только сейчас дошло, что в тебе не так. Глаза. Они у тебя карие.

Лена смеется.

— Принеси из аптечки флакон линтирона, это такая розовая жидкость, и салфетку.

Капнув на салфетку несколько капель линтирона, Лена протирает глаза и через минуту вновь смотрит на меня своим привычным «перламутровым» взглядом.

— Теперь все в порядке?

— Да. Теперь ты совсем прежняя Ленка. Ну, как у тебя настрой на сегодняшний день?

— Нормальный. Но мне пора.

— Куда? Еще рано!

— Надо же переодеться. Ты что, предлагаешь мне идти в чужой Сектор вот в этом?

Лена показывает на свой комбинезон и тапочки.

— А почему бы и нет? Это, ты сама мне объясняла, рабочая одежда для тренингов и всего прочего. К тому же, кого ты собираешься поражать своим высоким вкусом в Секторе Z? Этих садистов? Как же! Уверяю, ты добьешься обратного эффекта. Лучше выпей еще кофе и проведем последние минуты вместе.

Лена молча соглашается, натягивает комбинезон, застегивает молнию и садится ко мне на колени, держа в руках тапочки. Я забираю их и обуваю ее маленькие ножки. Выпив еще по чашке, мы молча сидим, прижавшись друг к другу. Лена бросает взгляд на таймер и шепчет:

— Пожелай мне удачи, родной.

Она спрыгивает на пол и направляется к Нуль-Т. В дверях оборачивается и улыбается. Я молча наблюдаю, как скрывается в кабине ее стройная белая фигурка. Какой она вернется, когда пройдет через все круги этого ада? Одно Время знает! Лучше об этом не думать.

Вздыхаю и подхожу к компьютеру. С сомнением смотрю на кристалл. Что-то не лежит у меня сегодня душа к серьезной работе. Постояв так в нерешительности несколько минут, одеваюсь и выхожу на улицу.

Медленным шагом подхожу к озеру. Оно синее-синее. Золотая листва берез отражается в нем, создавая причудливые оттенки. Золотые листья везде: плавают в воде, лежат на мокрых камнях, шуршат под ногами. В задумчивости стою я на берегу. Поверхность озера, гладкая и неподвижная, как стекло, будит во мне какие-то к странные ассоциации. Мысли перескакивают с одного на другое, большей частью одолевают воспоминания о навсегда утраченной жизни «дома».

Цепочка ассоциаций приводит меня в детство. Перед глазами встает картина, как отец учил меня «печь блинчики», бросая плоский камень почти по касательной к поверхности воды. Я нахожу плоскую гальку и запускаю ее по глади озера. Зеркало взбудораживается рябью волн. И снова, как и в прошлый раз, ассоциации уводят меня в дебри тайн мироздания, в бесконечность пространственно-временных формаций.

А что я, собственно, здесь делаю, стоя на берегу озера? Я здесь, в сытой, благополучной и безопасной нуль-фазе, развлекаюсь швырянием камешков в озеро и размышляю о тайнах Вселенной. А в это время в конкретной фазе, у меня «дома», происходит нечто весьма тревожное. Возможно, мои друзья, пусть навсегда утраченные, мои родные сейчас в беде. Возможно, я могу им помочь. А я… У меня, видите ли, душа не лежит к работе!

Великое Время! Неужели я настолько оторвался от своих корней, настолько «благоустроился» здесь, в Монастыре, что сейчас переживания за свою подругу полностью вытеснили из моей души все, что когда-то… Да не когда-то, а совсем недавно, почти вчера, было мне близко и дорого! В Хозсектор меня, до скончания веков! Тоже мне, хроноагент хренов!

Резко повернувшись, быстро шагаю к своему коттеджу. Дома я, не раздеваясь, подхожу к компьютеру и заправляю кристалл в приемник.

То, что я узнал, заставляет волосы встать дыбом. Оказывается, пока я учился в училище, служил и летал, ЧВП исподволь внедрился в «мою» фазу и прибрал ее к рукам. Особенно активную деятельность он развил у меня на Родине. С помощью внедренных и прямых агентов они, используя «гласность», экстрасенсов, которых кто-то допустил на центральное телевидение, сумели «зомбировать» сознание большой части населения и заручиться его поддержкой.

Я протягиваю руку к компьютеру, чтобы смотреть дальше, но вдруг понимаю, что это пока выше моих сил.

Не знаю, что меня толкает, но я подхожу к Нуль-Т и отправляюсь к Лене. Впервые «хозяйничаю» у нее, когда ее нет дома.

Все здесь мне знакомо. Кажется, что Лена только что вышла отсюда на минутку и вот-вот вернется. На столике лежат длинные белые перчатки, которые, кажется, еще хранят тепло ее рук. На полу у шкуры стоят серебряные туфельки, а на шкуре лежат, небрежно брошенные, белые колготки и короткое голубое платье.