– А я, – девушка по-прежнему выглядела разъяренной, – не верю тебе и в искренность твоих извинений, лживая свинья! Ну-ка, становись на колени! Проси пощады!

– Что ты творишь! – проворчал парень и вполголоса добавил: – Бешеная…

– На колени! – воскликнула девушка. – Не понял, что ли?

– Да что ты, что ты… – не на шутку испугался юноша.

– Я тебе сказала: на колени!

– Брось, Юлия…

– Хоть брось, хоть подними! Я сказала: на колени! И проси прощения!

– Ну, ладно, если тебе так хочется… – проворчал Михаил.

Он встал, одеяло упало с его плеч, и он, красивый, узкокостный, идеально сложенный, опустился у ее ног на колени.

– Вот так-то… – прошептала она. – А теперь повторяй: я – больше – никогда – не буду.

И вдруг она увидела, что у коленопреклоненного Миши стал восставать его, так сказать, нефритовый стержень. Может, он был, подобно многим красавчикам, человеком слабым и склонным к мазохизму – а может, на него подействовало лицезрение голой, совершенной и разгневанной Юлии во весь ее рост. Неважно почему, однако факт оставался фактом: эрекция у юноши становилась все мощнее. А уж когда он смиренно произнес: «Прости меня, подлеца…» – и вовсе достигла апогея.

– Ноги целуй королеве, – царственно произнесла девушка.

Он наклонился и покорно стал покрывать ее ступни поцелуями. Тут желание снизошло и к ней. Она запустила руки в его волосы и стала ерошить их. Он схватился руками за ее бедра и стал торопливо целовать Юлины голени, затем колени, а потом начал подниматься своими губами все выше, выше…

…Сколько еще оставалось до рассвета? И вправду тысячелетие? Или полчаса? На юге никогда точно не скажешь. Здесь вам не средняя полоса, когда день загорается (а потом затухает) не спеша, медленно, словно делая всем большущее одолжение. Тут рассветает в полчаса – равно как и темнеет. Часов наша парочка не наблюдала, просто потому, что у обоих они отсутствовали, и на мгновение и им, и ею (вот еще одна награда за плотскую любовь!) вдруг овладело восхитительное чувство, будто они находятся вне времени и даже вне пространства. Впрочем, пространство все-таки о себе напоминало булыжниками на берегу, которые они стали ощущать (после того, как вернулись из путешествия на звезды) каждый всем своим телом. Парень достал сигарету, прикурил, с гордой усталостью выпустил дым. Потом передал ее девушке – в те времена курили, как и пили, практически все.

– Ну, что там было дальше? – вдруг спросил он.

– Ты ж не веришь, – ехидненько заметила она.

– Почему не верю? – Он постарался говорить как можно убедительнее. – Очень даже верю.

– Ладно, забудь. Дальше придумывать надоело.

– Значит, все-таки вранье, – удовлетворенно сказал юноша. – Но ты, однако, талант. Звучит очень складненько.

– Я в твоих комплиментах не нуждаюсь.

– Да ладно, трави дальше. Правда интересно.

– Оставь, пожалуйста, свой снисходительный тон. И жаргона я не люблю. Не «трави», а рассказывай.

– Ну, рассказывай.

– И без всяких «ну»!

– О, простите, моя королева, – воскликнул парень, – извините недостойного раба вашего. – Он понадеялся, что самоуничижение сработает еще раз и ему снова обломится – однако преодолеть законы природы не в состоянии даже самый гиперсексуальный юнец.

– То-то же, – промурлыкала она.

Восемнадцатью годами ранее

Апрель 1968 года

СССР, Москва

Васнецова Наташа

Валентина Петровна Васнецова всегда старалась поддерживать со своей дочерью Натальей тоже Петровной доверительные отношения. И девочка охотно шла ей навстречу, делилась, рассказывала. О многом – однако все-таки не обо всем. Поэтому, к сожалению, для матери оставалось тайной за семью печатями то, что произошло с Натальей на далеком забайкальском аэродроме Кырыштым. Хотя по настроению, то слезливому, то радостному, она догадывалась – что-то произошло. Как назло, хранил молчание и муж. У него вообще начались неприятности, Петр Ильич стал раздражителен и хмур – жена опасалась спросить его лишний раз, подогревать ли суп, не говоря уж о более сложных и отвлеченных материях.

Тем ценнее оказался момент, когда Наташа, вернувшись в субботу из школы, вдруг, даже не переодевшись в домашнее из школьной формы, пришла к ней на кухню и сказала:

– Мамочка, я хочу с тобой поговорить.

– Конечно, милая.

Васнецова-старшая как раз раскатывала тесто: надо же хоть чем-то поднять настроение мужу, побаловать его на выходные любимым «наполеоном» на четырнадцати коржах.

А Наталья села на табуреточку за кухонный стол и вдруг зарыдала. Она закрыла лицо ладонями и плакала, плакала… Валентина Петровна кинулась к ней, прижалась – жаль не могла обнять, руки все в муке.

– Ну что ты, миленькая, что ты, – причитала она, словно дочка была неразумной детсадовкой. – Все пройдет, я с тобой, ну что случилось, до свадьбы заживет…

При слове «свадьба» девочка стала рыдать еще горше, и в душу матери закрадывались смутные и горькие подозрения. Нет, не может быть!..

– Что, милая, что? – спрашивала она, обнимая дочь, и плевать, что измазала ей плечо мукой, отряхнем. – Что-то было, да?

Девочка быстро и отчаянно закивала, и внутри у Васнецовой-старшей все обмерло. И еще у нее, наверное, появилась способность к ясновидению, потому что она спросила:

– Там, на Дальнем Востоке?

Дочка опять стала отчаянно кивать, словно торопилась признаться во всем, пока хватает духа.

– Это – один из них, да? – прозревши сердцем, спросила мама.

– Да-а-а… – проныла сквозь слезы Наташа.

– Ох, мерзавцы! Что за подлецы! – воскликнула Васнецова-старшая. – И что теперь? Есть последствия, да?

И сердце у нее совсем уж наполнилось горем и печалью, потому что ее любимая маленькая девочка вновь кивнула.

Матери захотелось взвыть, надавать пощечин дочери, удариться головой о стену – но разумом она понимала: ничего подобного делать не следует, поэтому только оторвала свои руки от Натальи и впилась ногтями в собственные ладони. Боль привела ее в чувство, исцелила от гнева, а тут и девочка ее маленькая перестала рыдать, и тогда Валентина бодро сказала:

– Ладно. Что случилось – то случилось. Давай пить чай.

– К черту чай! – экспансивно воскликнула дочь. – Не хочу я ничего!

– Ну, будет, будет. Произошедшее еще не повод от маминого чая отказываться. «Наполеон» пока не готов, но ничего, я конфеточек шоколадных купила.

– А обед? – вдруг улыбнулась заплаканная Наташа.