* * *

Рассудил Мика просто: раз Генка и Маратик обещали барыге товар приволочь ночью, значит, они не по общаге будут шуровать, когда все за своими занавесками дышат. Они камеру хранения будут брать!

После нескольких случаев воровства администрация общежития при «Алатау» соорудила на четвертом этаже, в бывшей кинопроекционной комнате, камеру хранения для особо ценных личных вещей проживающих. Чтобы хоть как-то уберечься от таких вот, как этот «отвратительный Мишка Поляков»! Ну кто бы мог подумать?! Из такой интеллигентной семьи… Господи, что война с людьми делает!..

Особые надежды возлагались на противопожарную железную дверь бывшей кинопроекционной. Заперли ее на огромный замок, а ключ отдали коменданту общежития.

Кому надо чего продать на балочке, чтобы сметанкой или колбаской ребенка побаловать, а то и обувку себе прикупить, тот зовет коменданта и под его надзором вытаскивает из своего чемодана кто старенький серебряный браслетик, кто хрустальную пепельничку, а кто и шубку котиковую!..

Мика так ясно представил себе, как Маратик и Генка взламывают замок бывшей проекционной, что даже сам испугался — не опоздал ли он?!

Еле дождался темноты, выполз из-под «своих» декораций, пробрался по пожарной лестнице на крышу, спустился через вентиляционную шахту на нужный этаж и занял наблюдательную позицию одним лестничным маршем выше камеры хранения.

Слабенькая лампочка освещала железную дверь бывшей кинопроекционной с огромным тяжелым замком.

… Часа через два, когда Мика, вымотанный нервным ожиданием, чуть было не задремал, снизу послышались осторожные шаги.

Мика дождался, когда Генка и Маратик отвернули замок фомкой — коротким ломиком со сплющенным и слегка загнутым концом, — открыли дверь камеры хранения, прошли туда, притворили дверь и зажгли там свет.

Тоненькая сверкающая ниточка света сочилась из-под прикрытой двери. Слышал Мика, как щелкали ломающиеся замки чемоданов, слышал лихорадочный шепот…

Что-то позвякивало, хрустело… Даже сдавленный смешок донесся до Микиных ушей.

Это рассмеялся Маратик. Мика только недавно видел один фильм, где в крохотном эпизодике Маратик Семенов изображал молоденького партизана и смеялся с экрана именно так, как рассмеялся сейчас!..

А потом Мика услышал, как Маратик спросил у Генки:

— Все?

А тот ответил:

— Погоди… Еще один «уголок» отворочу.

— Не унести, Ген… Тяжело будет.

— Ни хера, Маратик! Своя ноша не тянет, — ответил Генка.

Вот когда Мика почувствовал знакомую уже предвестницу УБИЙСТВА — резкую головную боль! Вот когда в полной мере ощутил дикий жар и услышал стук собственного сердца…

Толстая, рыдающая Сима Поджукевич с «похоронкой» в руке стояла у него перед глазами… А на Мику смотрели ее двое замурзанных, вечно голодных ребятишек.

Мика рывком распахнул дверь.

Увидел несколько растерзанных, выпотрошенных чемоданов…

Белые от ужаса лица Генки и Маратика…

Генка Оноприенко очнулся первым. Не вставая с чемодана, который они утрамбовывали коленями, осторожно нащупал на полу фомку и медленно стал подниматься, Маратик так и остался сидеть.

А у Мики боль в висках и в затылке становилась уже нестерпимой и сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди и поскакать по ступенькам!

Но несмотря ни на что, в этот раз Мика сохранял абсолютную ясность происходящего.

— Не двигаться, дешевки, — тихо сказал Мика и даже задохнулся от ненависти к этим двум… — НЕТУ… НЕТУ ВАС БОЛЬШЕ НА ЭТОМ СВЕТЕ!!!

Дикая, чудовищная сила, не знающая преград, вырвалась из темных глубин Микиного подсознания и почти целиком обрушилась на Генку Оноприенко, лишь малой частью задев сидящего на чемодане Маратика…

Генкины глаза мгновенно остекленели, в последнем смертельном вдохе открылся рот, и оттуда хлынула толстая струя Генкиной крови на пол, на чемодан, на Маратика Семенова, на все те чужие, для кого-то бесценные вещи, которые Генка Оноприенко так хотел украсть!..

Маратик выскочил из-под падающего на него УЖЕ МЕРТВОГО Генки и страшным, животным голосом завыл на все этажи спящего «Алатау».

* * *

Больше Мика Поляков никогда не переступал порога бывшего кинотеатра.

Он перетащил свои немудрящие пожитки в пристроечку при глинобитном складском рыночном помещении, куда обычно приезжие торговцы сгружали свой товар, а уже оттуда небольшими частями волокли его на прилавки.

Базарные власти на это закрыли глаза — не надо нанимать сторожа. Квартальный уполномоченный рассудил тоже мудро: пусть уж лучше этот Мишка будет всегда у него под руками. Случись чего — не объявлять же его во всесоюзный розыск?! А так он все время на глазах — то разгружает машины с дальними номерами, то помогает приезжим товар к прилавкам перетаскивать. И рисует классно! Недавно его — младшего лейтенанта милиции — нарисовал, ну просто вылитый!..

Через дней пять после «новоселья» заглянул к Мике вернувшийся «с гастролей» Лаврик.

— Уважаю, — сказал. — Давай работать вместе?

— Нет, Лаврик, — ответил Мика. — Спасибо, но скоро должен вернуться отец, я же тебе говорил… Хочешь, я тебя порисую?

— Не, Мишаня! Накося, выкуси… — рассмеялся Лаврик. — Мне светиться незачем. Что я — фрайер? Я — вор. Мне свою личность лишний раз предъявлять без надобности. Слушай, чего расскажу…

… Генку Оноприенко похоронили где-то за городом. Так «уголовка» распорядилась.

Маратик Семенов остался наполовину живым. Одна сторона Маратика — мертвая. Не двигаются ни рука, ни нога, ни рожа с этой стороны! Ссытся и гадит под себя. Говорить не может и, как заявили врачи, уже никогда и не будет. Может только мычать или орать благим матом. Но тогда его скрючивает…

Пока лежит в психушке. Однако, видать, скоро сдохнет. Так что с этим все в порядке.

Нехорошо только то, что мусора до сих пор считают, будто Мишка тоже с ними был завязан…

Насчет писателевых шмоток из гостиницы «Дом Советов». Барыга волонулся и вернул потерпевшему портки и жилетку от желтого костюма. Никто не брал такого цвета…

А «лепень», ну «пиджак» по-вашему, ушел сразу же, вместе с остальным писательским барахлом. Хорошее шматье всегда в цене!

Да, и еще: консервы этого писателя-долбоёба, который первый на Мишку настучал, нашли. Банок сто! Зарыты были под забором, как он, Лаврик, и предполагал тогда ночью в камере.

— Теперь я за него спокоен, — усмехнулся Мика и вспомнил холеную физиономию Алексея Николаевича Ольшевского.

— Ничего не хочешь сказать мне? — осторожно спросил Лаврик.

— Да нет… Вроде бы и нечего.

— Уважаю! — Лаврик как-то странно оглядел Мику с головы до ног, словно не верил тому, что видит. — Больше скажу — ни в жисть не подумал бы… Железный пацан ты, Мишка. Кент что надо!