Дожидаясь возвращения охраны, Мауджери рискнул спуститься в трюм и проверить, как там Муссолини, с которым он не имел контакта с того самого момента, как корвет покинул порт Гаэты. Хотя Мауджери не получал приказов заручиться расположением дуче, любопытство взяло верх.

Войдя в каюту, он обнаружил в углу спящего охранника. Муссолини не спал и, как только дверь открылась, тотчас поднял глаза. Мауджери поздоровался с ним и спросил, не хочет ли он чашечку кофе. Муссолини ответил, что вместо кофе предпочел бы получить некоторую информацию. Например, известны ли адмиралу примерные размеры острова.

Мауджери попытался вспомнить скромные пропорции Вентотене и, пока морщил лоб, заметил, как губы дуче впервые скривились в улыбке.

«Ясно! — воскликнул дуче. Впрочем, голос его по-прежнему был надтреснутым и усталым. — Это маленький островок».

И Мауджери понял, что Муссолини провел мысленную параллель между Вентотене и другим крошечным островом — Святой Елены, куда в свое время был сослан Наполеон Бонапарт после поражения при Ватерлоо в 1815 году. Не секрет, что дуче восхищался Наполеоном. (Муссолини вполне мог подумать об острове Эльба, на котором Наполеон находился в ссылке.)

Затем последовали вопросы.

«Это корвет, я правильно понял?» — осведомился Муссолини тоном, не допускающим возражений.

«Да», — подтвердил Мауджери. Вопрос этот показался ему глупым, если учесть, что дуче в течение многих лет был главнокомандующим военного флота. За время своего диктаторства Муссолини одновременно занимал огромное количество постов, в том числе был главнокомандующим трех главных родов войск.

Беседа тем временем продолжилась, в основном, на тему итальянского флота и морских сражений, до тех пор, пока не вернулись Полито и Пелаги. Они сообщили Мауджери, что их разведка окончилась плачевно. На острове присутствует немецкий гарнизон, и это одна из причин, делающих дальнейшее пребывание здесь нежелательным. По предложению Пелаги «Персефона» взяла курс на соседний остров Понца, такой же крошечный островок, что и Вентотене, лежащий примерно в сорока километрах к северо-западу. (Считалось, что когда-то Понтинские острова, к которым относились Вентотене и Понца, были обиталищем легендарной волшебницы Цирцеи из гомеровской «Одиссеи».)

Когда Полито и Пелаги вновь сошли на берег, Мауджери вернулся в каюту дуче. На этот раз стоило ему войти, как тот вскочил ему навстречу.

«Адмирал, в чем причина этих бесполезных странствий? — жестко спросил дуче, буравя Мауджери взглядом. Было видно, что он возбужден, хотя и старался держать себя в руках. — Почему меня наказывают таким странным образом? Начиная с воскресенья, я практически отрезан от мира. Я не имею известий от своих родных. Я сижу без гроша в кармане. Моя единственная одежда — та, что на мне. Я хочу знать, чем заслужил подобное обращение. Почему со мной обращаются, как с каким-то преступником? Ведь из письма, присланного мне Бадольо, следовало, что я отнюдь не под арестом. Просто по отношению ко мне приняты меры безопасности, чтобы оградить меня от возможного заговора».

После этих слов дуче достал из кармана смятый листок бумаги — то, что осталось от письма Бадольо, и зачитал его Мауджери. Наивность дуче слегка позабавила адмирала. «Это был эвфемизм, не более того, — подумал он про себя. — И кому, как не Муссолини, это было знать? В свое время он сам не раз точно так же „обеспечивал охрану“ неугодных ему людей».

Муссолини между тем продолжал возмущаться. Он напомнил Мауджери о том, что в течение двух десятков лет стоял у руля Италии, что сам потерял в войне сына. Ему было обещано, что его в целости и сохранности доставят в Рокка делла Камминате, и вот теперь, похоже, о данном ему обещании все забыли.

«Некрасиво так со мной обращаться, — заявил он. — Некрасиво и неразумно. Это наверняка не понравится Гитлеру, а ведь он питает по отношению ко мне сильнейшие дружеские чувства. Происходящее может получить нежелательные последствия. И вообще не понимаю, чего им бояться? Как политик я кончен. Меня предали. Я прекрасно знаю, что моя политическая карьера закончена».

В конце концов Муссолини слегка поостыл, и между ним и Мауджери вновь завязалась беседа. В какой-то момент Мауджери сказал своему собеседнику, что союзники настоятельно советуют Италии, если та хочет получить выгодные условия капитуляции, изгнать с полуострова немцев. Похоже, что дуче был с этим согласен. «Мы должны скинуть с себя эти оковы, — поддакнул он и кивнул. — Мы обязаны им сказать, что ведем войну вот уже три года, что мы потеряли целиком весь наш торговый флот и почти весь военный, что некоторые наши города полностью и частично разрушены. Мы должны сказать им, что они бессильны нам помочь. Другого пути для нас нет». Возможно, Мауджери этого не знал, но именно эти слова Муссолини намеревался высказать в лицо Гитлеру во время их личной встречи в Фельтре 19 июля.

«Германия — это стальной трос, — красочно пояснил дуче, что было в его духе. — Мы, итальянцы, конопляный канат — мы более эластичны, более упруги, если на нас надавить. Стальной же трос, стоит его резко натянуть, моментально лопнет».

«Возможно, Ваше Превосходительство, мы в Италии замахнулись на вещи, которые нам не по росту», — заметил Мауджери.

«Верно, — согласился Муссолини, переходя на свою излюбленную тему. — У нас, итальянцев, все дело в характере. Все другие качества — выносливость, трезвый расчет, ум, — все это у них есть. Чего у них нет, так это характера. Понадобятся долгие годы воспитания и ужасные испытания, выпавшие на нашу долю». Муссолини уже давно критиковал итальянцев за их мягкотелость и любовь к приятным вещам, за отсутствие у них бойцовских качеств, которыми сполна были наделены их соседи по ту сторону Альп.

Вскоре Полито и Пелаги вернулись с вылазки на остров Понца. Это был небольшой, в форме полумесяца остров протяженностью миль пять. Разведчики объявили, что сумели-таки отыскать для Муссолини подходящее место: скромный домишко в деревушке Санта-Мария, известный среди местных жителей как Дом Раса. Надо сказать, что выбор оказался весьма своеобразный. Ранее этот дом служил местом заключения Раса Иммуру, эфиопского князька, захваченного в плен в 1936 году во время итало-абиссинской войны. На острове он содержался по личному приказу дуче. (Понца, как и Вентотене, давно служил местом ссылки и заключения.)

Примерно в десять утра Муссолини в лодке переправили на Понца, где его отвели к небольшому серому строению с зелеными ставнями. «Ко мне подошел Полито, — вспоминал позднее дуче, — и, указав на выкрашенный зеленой краской дом, наполовину закрытый огромными рыбацкими лодками, сказал: „Это ваше временное жилище“. Тем временем по какой-то неведомой мне причине все окна и балконы домов, как по команде, распахнулись, и в них столпились мужчины и женщины, вооруженные биноклями, которые следили за тем, как наша лодка приближается к берегу. В считаные мгновения весть о нашем прибытии разнеслась по всему острову».

Помимо проблем с обеспечением безопасности, Дом Раса на Понца не шел ни в какое сравнение с шикарными виллами, к которым привык дуче. Согласно одному донесению, вся обстановка дома сводилась к железной кровати (без постельных принадлежностей), старому грязному столу и стулу.