И ведь совсем недавно ее это вполне устраивало. Больше того, казалось правильным и единственно возможным; прожили вместе почти двадцать пять лет и, бог даст, еще столько же проживут.

А вот поди ж ты – когда она сегодня увидела его, сидящего рядом с распахнутым чемоданом, то почему-то сразу подумала, что он от нее уходит. И почувствовала… что? Да ничего. Так, усталость и пустоту какую-то внутри. Больше – ничего.

Потом она вспомнила, что ведь завтра же вторник, завтра он должен ехать в Москву, на конференцию. И тоже ничего особенного не почувствовала – так, легкое облегчение. Она всегда любила оставаться дома одна.

Всегда, но не теперь. Теперь она боится оставаться одна. Она боится, что выдержка и благоразумие могут в конце концов ей изменить. Она боится потерять контроль над своими действиями и мыслями. Она боится золотистого отблеска, загнанного глубоко внутрь, но не побежденного, тонкого, едва уловимого аромата, оставшегося с ней после того, как губы другого мужчины коснулись ее кожи – о, это прикосновение, и этот запах, и золотые искры-чайки в его глазах! Стоит лишь вспомнить об этом, и начинает сладко кружиться голова.

Поэтому она не будет вспоминать. Она не будет оставаться одна, наедине со своими мыслями и чувствами, которым она не может доверять.

И муж должен ей помочь. Ему придется вспомнить, что она – не только его верное, безопасное пристанище, но и женщина, законная жена его, которая сама иногда нуждается в защите и ласке.

Аделаида высушила длинные волосы феном, слегка надушилась, подкрасилась и надела любимый легкий халатик, кремовый с ирисами.

Муж уже занял свое кресло в гостиной, напротив телевизора, и, надев очки, углубился в свежий выпуск «Футбольного обозрения». Он не сомневался, что жена сейчас на кухне, готовит ужин, после закончит укладывать его вещи, выгладит костюм, а утром соберет ему в дорогу еду – путь-то до Москвы неблизкий, – и был поэтому очень удивлен, когда она появилась в гостиной и стала перед ним, загородив собой телевизор, в этом своем халате с дурацкими фиолетовыми цветами.

– Что, Ада? – спросил он, недовольно хмурясь.

Вместо того чтобы ответить, она подошла ближе и присела на подлокотник его кресла. Бедное кресло жалобно скрипнуло. Строго взглянув на жену, он повторил свой вопрос.

Она молчала. Она смотрела на него с каким-то странным, задумчиво-оценивающим выражением. Когда она наклонилась к нему, он заметил, что она накрашена и от нее пахнет духами – это дома-то!

– Ада, – спросил он на всякий случай, – ты хорошо себя чувствуешь?

Она снова не ответила, помотала головой и улыбнулась.

Он почувствовал, что начинает сердиться по-настоящему. Что же это, в самом деле, такое? Скоро начнется футбол, ужином еще и не пахнет, а она сидит тут, загадки ему загадывает!

Аделаида легонько провела ладонью по его гладкой голове, по остаткам волос на затылке, по мягкой дряблой складке на шее, стараясь вспомнить, вызвать из памяти те ощущения, которые она испытывала когда-то, прикасаясь к нему – молодому, подвижному, сильному, зеленоглазому и в буйных каштановых кудрях. Куда все это исчезло? Быстро, ах как быстро, как вода сквозь пальцы, протекла молодость.

Да, но ведь он же еще далеко не старик; сорок семь лет – разве для мужчины это возраст? Как же он мог измениться так сильно, потерять все свои листья и краски, как дерево поздней осенью, оплыть, как огарок свечи?

«Ну и что? – строго вмешалось здравомыслие, прервав эти бессмысленные и бесполезные вопросы. – Какая разница? Стройный аспирант или солидное, 58-го размера в талии, светило науки – это все один и тот же человек. Твой муж. Сама, между прочим, тоже не тростинка».

Аделаида, вздохнув, слезла с подлокотника и поплелась на кухню. Муж немедленно схватился за пульт и принялся переключать каналы в надежде настроиться на «Евроспорт».

Ужин, приготовленный женой с особым тщанием, он проглотил быстро, не отрываясь от экрана, на котором игроки в сине-бело-голубой форме мужественно противостояли коварным атакам баварцев и судейской несправедливости. Аделаида, ожидавшая если не комплимента, то хотя бы какого-нибудь отзыва по поводу брусничного соуса к утке, расстроилась, но ненадолго. У нее еще оставалось в запасе верное средство для привлечения его внимания (точнее сказать, оно было верным еще каких-нибудь пять-семь лет назад). Аделаида довольно редко пользовалась этим средством по собственной инициативе, но сегодня она решила прибегнуть к нему.

Вымыв посуду и прибравшись на кухне, она вернулась в спальню, аккуратно уложила все его вещи, так что в чемодане еще осталось место для папок с бумагами и детектива в дорогу, достала и придирчиво осмотрела его вычищенный и выглаженный дорожный костюм.

Все было в должном порядке. Собранный чемодан спрятался за дверью, костюм отправился на ночь обратно в шкаф. Верхний свет был потушен, и оставлены гореть лишь две крохотные лампочки в изголовье кровати, одетые в матовые, цвета топленых сливок колпачки.

Того же цвета новая ночная рубашка была извлечена Аделаидой из заветных глубин комода, где она пролежала, нетронутая, может, три года, а может, и все пять. Легкая, шелковая, с глубоким вырезом на груди, прикрытым мелкими кружевными розочками, довольно длинная, но с разрезами по бокам, открывавшими ноги, – премилая вещица и очень ей к лицу.

Аделаида повертелась перед зеркалом, слегка опустила вырез на высокой, нисколько не отвисшей с годами груди, откинула бретельки с полных и свежих еще плеч, запрокинула голову – шея в этом мягком свете тоже казалась свежей и гладкой, – и вдруг ее пронзила тоска.

Онне видит ее сейчас. И никогда не увидит такой. Этой шее, такой нежной, с трепетной голубой жилкой под маленьким ухом, никогда не ощутить егоприкосновений, этим белым плечам и груди никогда…

Отражение в зеркале вопросительно подняло тонкие брови и усмехнулось. Не слишком ли много «никогда», дорогая?

Аделаида повернулась к бесстыжему зеркалу спиной.

* * *

Полная решимости дождаться мужа, когда бы ни кончилось его бдение перед телевизором, Аделаида закуталась в плед и отправилась на кухню. Там она расположилась за столом с чашкой горячего крепкого кофе, двумя-тремя шоколадными эклерами и глянцевым журналом.

Кофе с шоколадом помогли ей продержаться до полуночи, но потом, на середине третьей любовной истории из жизни кинозвезд, Аделаида начала клевать носом. Судя по звукам, доносящимся из гостиной, футбольное действо там было в самом разгаре.

Аделаида решила сделать себе еще кофе. С величайшей легкостью взмыла она над столом и подплыла к плите, на которой, вместо их изящного, с зеркальными гранями, чайничка на две персоны с деликатным посвистыванием, шипел и плевался от злости какой-то громоздкий медный мастодонт, заросший копотью по самую крышку.

Аделаида не очень удивилась его появлению – мало ли что может присниться, когда засыпаешь вот так, сидя в неудобной позе, уронив голову на руки. К тому же мастодонт этот был ей когда-то хорошо знаком.