Кант различает эгоизм, себялюбие и philaulia – благоволение к себе и высокомерие, самодовольство. Однако даже «рациональное себялюбие» должно ограничиваться этическими принципами, самодовольство должно подавляться, и индивиду следует научиться смирению при сравнении себя со святостью моральных законов[73]. Человек должен находить высшее счастье в выполнении своего долга. Реализация морального принципа – и тем самым достижение индивидуального счастья – возможна лишь во всеобщем, в нации, в государстве. Однако «благоденствие государства» (salus rei publicae suprema lex est[74]) не равнозначно благоденствию граждан и их счастью.

Несмотря на тот факт, что Кант проявляет большее уважение к целостности личности, чем Кальвин или Лютер, он отрицает право индивида на бунт даже при самом тираническом правлении; бунтовщик должен быть наказан не меньше чем смертью за угрозу правителю. Кант подчеркивает врожденную склонность к злу в человеке[75], в подавлении которой главную роль играет моральный закон, категорический императив, без которого человек превращается в зверя, а в человеческом обществе воцаряется дикая анархия.

В философии эпохи Просвещения право человека на счастье гораздо последовательнее отстаивалось другими мыслителями, чем Кант, например Гельвецием. Это направление современной философии нашло наиболее радикальное выражение в трудах М. Штирнера и Ф. Ницше[76]. Однако хотя эти мыслители заняли противоположную по сравнению с Кальвином и Кантом позицию в отношении ценности эгоизма, они согласны с ними в том, что любовь к другим является альтернативой любви к себе. Они обличают любовь к другим как слабость и самопожертвование и превозносят как добродетель эгоизм, себялюбие и своекорыстие, хотя и не проводят четкого различения между этими понятиями. Так, Штирмер писал: «Здесь решающим должен быть эгоизм, себялюбие, а не принцип любви, не такие мотивы, как милосердие, нежность, добросердечие или даже справедливость и равенство, поскольку справедливость – iustitia – это тоже феномен любви, продукт любви; любовь знает только жертву и требует самопожертвования»[77].

Отвергаемый Штирнером тип любви – это мазохистская зависимость, в силу которой индивид делается средством достижения целей кого-то или чего-то вне его самого. Выступая против такой концепции любви, Штирнер не избег в высшей степени полемических преувеличений. Выдвигаемый им позитивный принцип[78]противоречит установке, на протяжении столетий отстаивавшейся христианской теологией и распространенной среди немецких мыслителей-идеалистов его времени, а именно склонить человека к подчинению силе и принципу вне его и заставить видеть в них центр своего существования. Штирнер не был философом ранга Канта или Гегеля, однако он имел смелость радикально воспротивиться той стороне идеалистической философии, которая принижала конкретного индивида и тем самым помогала угнетательскому государству сохранять над ним власть.

Несмотря на многие расхождения между Ницше и Штирнером, их идеи в этом отношении весьма сходны. Ницше тоже осуждает любовь и альтруизм как выражения слабости и самоотрицания. Для Ницше поиск любви типичен для рабов, неспособных сражаться за то, чего они хотят, и которые поэтому пытаются получить желаемое благодаря любви. Таким образом, альтруизм и любовь к человечеству становятся признаками вырождения[79]. Согласно взглядам Ницше, сущность хорошей здоровой аристократии заключается в ее готовности принести в жертву своим интересам бесчисленных людей, не испытывая угрызений совести. Общество должно существовать «лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия»[80]. Для подтверждения этого духа презрения и эгоизма можно привести множество цитат. Подобные идеи часто понимаются как философия Ницше, однако они не являют собой ядра его философии[81].

Существует много причин того, почему Ницше выражал приведенные выше взгляды. Во-первых, как и в случае Штирнера, его философия представляет собой реакцию, восстание против философской традиции подчинять эмпирического индивида силам и принципам, существующим вне его. Проявляемая им тенденция к преувеличению доказывает это. Во-вторых, Ницше были присущи чувства неуверенности и тревоги, заставлявшие его подчеркивать в себе «сильного человека» как реактивное образование. Наконец, на Ницше произвела глубокое впечатление теория эволюции и подчеркивание ею «выживания сильнейшего». Подобная интерпретация не меняет того факта, что Ницше полагал, будто между любовью к другим и любовью к себе существует противоречие; однако его взгляды содержат ядро, благодаря которому эта ложная дихотомия может быть преодолена. «Любовь», на которую он нападает, коренится не в собственной силе человека, а в его слабости. «Ваша любовь к ближнему есть ваша дурная любовь к самим себе. Вы бежите к ближнему от самих себя и хотели бы из этого сделать себе добродетель, но я насквозь вижу ваше бескорыстие»[82]. Ницше недвусмысленно заявлял: «Вы не выносите самих себя и недостаточно себя любите»[83]. Для Ницше индивид имел невероятно большое значение. «Сильный человек» – это тот, кто отличается «истинной добротой, благородством, величием духа, кто дает не для того, чтобы брать, кто не хочет выделяться своей добротой, – «расточительство» как вид истинной доброты, богатство человека как предпосылка»[84]. Ту же мысль он высказывал в «Так говорил Заратустра»: «Один идет к ближнему, потому что он ищет себя, а другой – потому что он хотел бы потерять себя»[85].