– Узнал, гаденыш? – прошелестело со стороны камина. – Узнал, чувствую. Ну, здравствуй, Франсуа Дювалье.

Человек медленно, тяжело опираясь на подлокотники, поднялся во весь свой внушительный рост и повернулся к заледеневшему от невероятности происходящего парнишке.

Кровь трусливо отлила от лица, устремившись к пяткам. Сердце продолжало судорожно икать, зажмурившись и прикрыв голову ладошками. Франсуа захотелось снова стать маленьким мальчиком, которому не стыдно рыдать от ужаса и прятаться под стол.

Потому что перед ним стоял призрак. Вернее, зомби – живой мертвец. Похороненный несколько месяцев назад Паскаль Дюбуа собственной гнусной персоной.

Вот только глаза Дюбуа резко отличались от рыбьих, пустых глаз зомби. Они, глаза, были живыми, и в них по-прежнему клубился мрак. А еще у зомби нет чувств, нет эмоций. Чего нельзя было сказать о месье Дюбуа. Холодная улыбка, выползшая из змеиного гнезда, истекала ядовитым злорадством.

– Жак, проверь, не обгадился ли мальчишка.

– Вроде сухо, господин, – угодливо подхихикнул старикашка.

– Тогда усади его вон в то кресло, а то наша принцесса сейчас в обморок хлопнется.

– Иди, принцесса. – Хихиканье превратилось в мерзкий смешок. – Вон косичек сколько, а бантики твои где?

– Не пытайся острить, старая кочерыжка. – Голосовые связки, наконец, очнулись, и Франсуа смог говорить. Правда, звук получался пока сипловатым, но хотя бы не дрожал. – Все равно не получается, а вот язык портишь. Как же потом задницу хозяину лизать, вдруг травмируешь нежную кожицу?

– Ах ты тварь! – Крысяк собрался врезать наглецу рукояткой пистолета, но был остановлен повелительным окликом бокора.

– Жак! Держи себя в руках. И вообще, можешь идти, пусть зайдет Абель.

– Слушаюсь, господин, – прошипел старикашка, злобно поглядывая на удобно устроившегося в кресле парня. – А с тобой, юноша, мы потом поговорим.

– С каких это пор мы с вами на «ты»? – Франсуа все больше возвращался в реальность, выволакивая из закоулков попрятавшиеся мысли, чувства, эмоции. И напоминая им, кто тут, собственно, хозяин. Овладевал собой, в общем. – Я, видимо, что-то пропустил, задумавшись?

Крысяк, с трудом сдержавшись, вышел, запустив в комнату трясущегося от благоговения гиганта.

– Абель, станешь позади мальчишки и будешь следить за ним, – распорядился бокор. – Но сначала подойди сюда и разверни мое кресло, чтобы нам с юношей было удобнее общаться.

Вы можете представить Шварценеггера, порхающего на пуантах? Нет? А вот Франсуа посчастливилось увидеть что-то подобное. Абель, ростом и комплекцией если и не превосходивший железного Арни, то уж точно не уступавший губернатору Калифорнии, на цыпочках прошуршал к хозяину. Развернул монументальное сооружение буквально одним мизинцем, трепетно водрузил драгоценное хозяйское седалище на почетное место и грузным мотыльком-мутантом перелетел за спину Франсуа.

А тот, окончательно приняв невозможное, начал замечать упущенные из-за первоначального шока подробности. В частности, изможденность Паскаля Дюбуа, его худобу, дрожащие от слабости руки, осунувшееся лицо. Бокор выглядел больным, причем безнадежно больным. Но он был жив!

А ведь Франсуа был там, в мансарде, когда Винсент Морено свернул колдуну шею. Он был вместе с отцом, остальными унганами и мамбо Жаклин, когда те хоронили бокора. Хоронили по всем правилам вуду, выполняя нужные ритуалы, гарантирующие окончательную и бесповоротную смерть, как физическую, так и ментальную.

Они, в конце концов, сожгли тело!

А теперь это тело, пусть и изможденное, сидело на троне и пыталось поймать взгляд Франсуа, заглянуть ему в душу, взять ее, душу, в плен.

Этого не могло быть, но это было.

И бездонная ночь, дышавшая в глазах Паскаля Дюбуа, манила, затягивала, звала. Заставляла смотреть.

Но Франсуа держался. Уроки отца не прошли даром. Да и время, проведенное в услужении у бокора, закалило парня, нарастило душевную защиту. Он опустил голову и судорожно сжал кулаки.

– Абель! – окрик колдуна рассек воздух, словно удар хлыста. – Заставь его смотреть мне в глаза!

– Как, хозяин?

– Подними его голову и держи ее ровно. А ты, щенок, лучше не сопротивляйся, а то мой слуга ненароком свернет тебе шею. Это больно, очень больно, поверь.

Франсуа сопротивляться не стал, он просто зажмурился.

– Трус, – презрительно фыркнул Дюбуа. – Ты еще руками закройся.

– И закрылся бы, да только ваш громила от избытка дурного энтузиазма мне их, руки-то, и оторвет.

– Правильно мыслишь. Но не до конца. Мы ведь и насильно глаза открыть можем. Абель, возьми в секретере рулон скотча.

Слон снова стал на пуанты и упорхнул. На пару шагов. После чего закружился в смущенном па-де-де, страдальчески вздыхая и испуганно косясь на хозяина.

– Ну, что встал? – нетерпеливо гавкнул Дюбуа. – Я что-то непонятное сказал?

– Нет, то есть да. – Душераздирающий вздох и жалобное: – Хозяин, а что такое секретер?

– Тьфу ты, идиот! Секретер – вон тот небольшой шкафчик с откидной крышкой. Видишь?

– Да! – обрадовался трепетный слон.

– Надеюсь, что такое скотч, ты знаешь. И ножницы захвати.

– Зачем?

– Скотч резать, дубина! Что ж, Франсуа, готовься к неприятным ощущениям. Сейчас мой слуга насильно откроет твои веки и прилепит их скотчем к бровям, чтобы ты не смог закрыть глазки. А насколько Абель поворотлив и сообразителен, ты только что убедился. Абель, начинай.

– Не надо, – процедил Франсуа и, открыв глаза, прямо посмотрел на бокора.

Тьма, радостно колыхнувшись, набросилась, ломая волю, подчиняя разум. Она вгрызалась снова и снова, но свет внутри Франсуа легко справлялся с атаками ночи. И мрак неожиданно быстро отступил, обдав душу зловонием.

Настала очередь Франсуа насмешливо посмотреть на визави.

– И это все, на что ты способен? Ты же не бокор больше, ты его тень. Эхо. Пустой звук.

– Не радуйся раньше времени, щенок, – злобно прошипел Дюбуа. – Да, я, похоже, ослабел больше, чем предполагал. Или ты оказался сильнее, чем я думал. Папаша небось начал тебя натаскивать?

– Не твое дело.

– Не увлекайся, мальчик, ведь я возвращаюсь. Скоро я верну всю свою силу и тогда снова загляну в твои глаза. И ты мне поможешь.

– Заглянуть в глаза?

– Вернуть силу.

– И не подумаю.

– А тебе, дружок, думать и не надо. Ты – вещь, которая особенно дорога твоему отцу. Вот он-то, Пьер Дювалье, и станет моим пропуском в будущее.

– Даже не надейся! – мальчишеским фальцетом выкрикнул Франсуа и, смутившись, замолчал.