Уроженец Тшебениц и сапожник по профессии Мрняк служил солдатом в австрийской армии. Раненный в левую руку в той же битве у Горлицы, в которой был взят в плен генерал Корнилов, Мрняк в июне 1916 года, то есть незадолго до прибытия Корнилова в Кёсег, был прикомандирован как служитель к госпитальной аптеке. Заведовал этой аптекой военно-медицинский чиновник Дезсо Кютль, который имел собственную аптеку в городе и больше времени проводил в ней, чем в госпитале, где числился на службе. Видя, что Мрняк усердно работает и старается вынести какие-нибудь познания из своей службы при аптеке, Кютль вскоре препоручил Мрняку неофициальное исполнение своих обязанностей. Он доверил Мрняку приготовление лекарств, предписываемых больным, уплачивая за это ему из своих средств по 60 крон в месяц, а сам стал заходить в аптеку лишь часа на полтора в день, обычно между 10 и 11:30 утра.

Еще слушая чтенье оглашенного доктором Клайном приказа военного командования в Прешпурке относительно назначения Корнилова в Кёсегский госпиталь и предполагаемого стремления Корнилова совершить побег, Францишек Мрняк стал останавливаться на мысли об оказании возможного содействия этому побегу, считая это своим долгом чешского националиста и патриота.

Отношение русского правительства к идее чешской государственной независимости было ему известно. Уже факт формирования чешских легионов в русской армии позволял высказывать вполне определенные предположения о намерениях русского правительства, но на наиболее радикально настроенную часть республиканско-мыслящего чешского общества несколько отталкивающим образом действовали неизвестно откуда исходившие и кем муссируемые слухи о предположениях русского правительства возвести на престол, как Чехословакии, так и других стран, могущих возникнуть в результате мировой войны, членов Русского императорского дома. Говорили, что на польский трон выдвигаются императорским правительством кандидатуры великого князя Николая Николаевича, на византийский – великого князя Кирилла Владимировича, на болгарский, который должен был бы стать вакантным с устранением царя Фердинанда[60], – великого князя Константина Константиновича[61] и на чехословацкий – великого князя Дмитрия Павловича[62].

Я не знаю, имели ли эти слухи какое-нибудь распространение среди чешской интеллигенции, так как мне мало приходилось в плену встречаться с представителями образованных классов общества, но эти слухи были довольно широко распространены в низах среди чехов – солдат австрийской армии, с которыми мне наиболее часто приходилось встречаться.

Но к середине 1916 года слухи эти как-то затихли. Наоборот, рассказывали, будто имеются сведения, исходившие от известного славянофила графа Владимира Бобринского[63], что ни русское правительство, ни русские монархические круги не считают какой бы то ни было государственный строй одинаково приемлемым для всех времен и всех народов, и что поэтому чешско-словацкому народу будет дана возможность самому решить судьбы своей страны и своего государственного устройства.

Но решающее впечатление на тех чехов, служивших в австрийской армии, которых мне пришлось знать, произвело неизвестно откуда и каким путем распространившееся известие, что французское правительство сообщило русскому Министерству иностранных дел о возможности немедленного заключения сепаратного мира с Австрией с большими территориальными уступками (всей Галицией и Карпатской Русью) в пользу России в случае отказа России от мысли воссоздания Чехословацкого государства. Французское правительство со своей стороны настаивало на таком отказе на том основании, что военные затруднения Франции не позволяют ей отвлекаться чуждыми чешскими интересами, и Франция в праве ожидать от России внимания преимущественно к ее положению и интересам. Упорно говорили, что русское Министерство иностранных дел заявило, что оно отказывается даже довести до сведения своего императора эти предположения, так как предуведомлено, что русский император считает непременным условием заключения мира полную независимость Чехословакии во всем объеме этнографических границ чехословацкого народа, могущем обеспечить его государственное бытие.

Слух этот производил впечатление, которое трудно даже охарактеризовать, и значительно содействовал развитию русофильских настроений в народных низах; после этого мне особенно часто приходилось слышать утверждение, что единственный настоящий друг Чехии и чехословацкого народа – это Россия.

В то время мне лично казались маловероятными такие переговоры, какие по слухам имели место между французским и русским правительством главным образом потому, что представлялось совершенно необъяснимым распространение сведений о них по преимуществу среди простонародья, хотя я и вспоминал, как часто у нас на фронте так называемая солдатская почта оказывалась лучше осведомленной о каком-либо событии, чем образованная часть русского общества. Но относясь с полудоверием к правильности слухов о переговорах, я, понятно, всегда подтверждал их, если ко мне обращались с расспросами.

Только по возвращении в Россию я убедился, что народная молва была справедливой, и эти переговоры и ответ русского министерства о намерениях своего монарха относительно Чехословакии действительно имели место, как это подтверждается, впрочем, и бывшим французским посланником в России Морисом Палеологом[64].

Я упоминаю об этом потому, что именно этими обстоятельствами было создано то положение, при котором чешский националист Францишек Мрняк считал своим патриотическим долгом помочь русскому генералу (Корнилову), хотя за последнее ему угрожала смертная казнь, о чем он был осведомлен.