Вулкан был любимым образом писателя де Сада, природа — демиургом и одновременно плацдармом, где его воображение могло творить без границ. Де Сад всегда был склонен к гиперболам, преувеличениям, и природа в его сочинениях обладала «буйным нравом».

Как и многих его современников, Голландия поразила Донасьена поистине стерильной чистотой: чистые дома, чистые улицы, чистые половички при входе в дома, начищенная до зеркального блеска кухонная утварь. Де Сад не мог не заметить и царившую в стране веротерпимость, в то время как во Франции только недавно реабилитировали казненного в 1762 году протестанта Жана Каласа. Калас скрыл от властей самоубийство старшего сына, за что был обвинен в его убийстве с целью помешать сыну перейти в католичество. Его приговорили к колесованию и казнили. С помощью Вольтера и вставшей на защиту Каласа общественности в 1765 году семье удалось доказать факт судебной ошибки и добиться реабилитации Каласа.

Полагают, что после Голландии де Сад совершил кратковременную поездку в Англию, где в Британском музее ознакомился с документами по делу Жанны д'Арк, которые затем использовал в романе «Изабелла Баварская».

* * *

Из заграничного путешествия де Сад возвратился в Париж, где на какое-то время страсти его утихли; однако это спокойствие более всего напоминало затишье перед бурей. А обрадованная семья уже мечтала, как Донасьен, образумившись, будет принят при дворе и начнет делать подобающую в его возрасте карьеру. Ведь он уже разменял третий десяток, и 17 апреля 1771 года в третий раз стал отцом — у него родилась дочь, названная Мари-Лор. Почтенного отца семейства подстерегали враги в лице кредиторов: за время бесчинств он наделал много долгов, кредиторы больше не желали отсрочек, а теща наотрез отказалась ссудить его наличными. По-своему она была права: ей предстояло заботиться о трех внуках и сохранить для них семейное достояние.

Не в силах раздобыть денег, де Сад очутился в долговой тюрьме Фор-Левек. Пребывание в этой тюрьме никогда не было сопряжено с позором, в нее часто попадали почтенные граждане. За два проведенных там месяца Донасьен ухитрился раздобыть аванс, удовлетворивший кредиторов, переписал долговые обязательства и осенью 1771 года со всем семейством, включая малютку Мари-Лор и гувернантку мадам де Лонжевен, отбыл в Ла-Кост. Он намеревался не только привести в порядок дела, но и продать небольшую часть своих владений, чтобы, наконец, рассчитаться с долгами, проценты на которые нарастали со скоростью снежной лавины. Провожая семью дочери, мадам де Монтрей в глубине души надеялась, что хозяйственные хлопоты и присутствие жены и детей заставят зятя позабыть скандальные привычки, а возраст побудит, наконец, одуматься. За годы, прошедшие со времени свадьбы дочери, ее не раз посещала горькая мысль: если эти аристократы ни в грош не ставят ни приличия, ни честь, стоило ли вообще затевать этот брак? Но, будучи женщиной практичной, она понимала, что задавать такие вопросы поздно, тем более что дочь ее пылко любила своего супруга. И помыслы мадам де Монтрей все чаще сосредоточивались на внуках.

Ла-Кост встретил сеньора новым театральным залом и сценой, оборудованной по последнему слову техники. Из-за стремления поскорей завершить реконструкцию театральных помещений была приостановлена перестройка жилых комнат, но маркиза это не беспокоило. Он разберется с делами, потом получит деньги и непременно довершит обустройство комнат жены. Фаж, поверенный в делах маркиза, зачастил в замок, но так и не сумел обучить де Сада премудростям управления собственным имуществом. Зато он быстро раздобыл денег, на которые де Сад выписал в Ла-Кост профессиональную театральную труппу. Теперь он мог воплощать на сцене любые фантазии! Мадам де Монтрей с негодованием узнала о выходе зятя на сцену вместе с профессиональными актерами — ведь этим он вновь поставил под угрозу честь семейного имени. Играть в театре, как и сочинять, дворянин мог только как любитель, для собственного развлечения. Занятие не своим делом принижало даже короля: увлечение Людовика XVI слесарным делом вызывало насмешки не только у дворян, но и у простонародья. Нарушив привычный образ жизни королей, Людовик сам поставил себя вне закона, сам бросил камень на чашу весов революционного правосудия, отправившего его на гильотину. Нарушив «запрет на профессию», де Сад принизил дворянское звание, добровольно занял положение маргинала, личности, находящейся в глазах общественного мнения практически вне закона. Ибо вплоть до 1789 года дворяне традиционно считались «сословием, занимавшим особое положение в государстве», и единственным ремеслом, приличествовавшим дворянину, считалось воинское. Только к концу XVIII века общественное мнение позволило дворянину заниматься законодательной деятельностью, «деловой активностью», занимать общественные и административные должности и, как следствие, исполнять полезные для общества обязанности.

Мысль о признании свободных профессий занятиями, достойными дворянина, широкого отклика в обществе не нашла.

Узнав, что Анн-Проспер неважно себя чувствует, Рене-Пелажи решила пригласить сестру в Ла-Кост — подышать воздухом и помочь по хозяйству. Анн-Проспер де Лонэ, которой к этому времени еще не исполнилось и двадцати, только что вышла из монастыря, где пребывала на положении пансионерки и куда — если пожелает — она могла вернуться и принять обет.

Как могла Рене-Пелажи, прекрасно осведомленная о наклонностях супруга, пригласить в замок, где Донасьен был полновластным хозяином, свою очаровательную сестру? Неужели она не знала, что Донасьен давно положил глаз на Анн-Проспер? Или она искренне считала, что супружеские узы удержат его в рамках приличий? Во всяком случае, ее роль в сложившейся ситуации не слишком понятна.

В Ла-Кост часто приезжал аббат де Сад — он любил гостить у племянника. Познакомившись с очаровательной мадемуазель де Лонэ, аббат не остался равнодушен к ее чарам и даже попытался соблазнить ее. Натиск священнослужителя преклонного возраста напугал девушку, и аббату пришлось старательно объяснять юной родственнице, что она неправильно его поняла. Если аббат не устоял, то что говорить о Донасьене! Был ли он прежде влюблен в Анн-Проспер, забыл ли он об этой любви или любви этой не было вовсе, сейчас значения не имело: страсть де Сада пылала словно факел.

Свидетельств о романе де Сада с Анн-Проспер осталось мало: семья позаботилась уничтожить компрометировавшие девушку бумаги, поэтому любая версия является достаточно условной. Говорят, де Сад привлек мадемуазель де Лонэ к участию в спектаклях, и она с удовольствием исполняла самые разные роли, в том числе и непристойные. Девушка помогала Рене-Пелажи по дому: сохранилась опись белья «господина де Сада», выполненная рукой мадемуазель де Лонэ, подписанная мадам де Лонжевен, с пометами де Сада и странной записью, сделанной рукой Рене-Пелажи: «Я мы уничтожены дурной план ужасно ужасно». Означало ли это, что мадам де Сад узнала о связи мужа с младшей сестрой? Но если она и узнала, вряд ли в ее силах было воспрепятствовать этой связи: любовь к супругу постепенно превращала ее в сообщницу Донасьена.

Особое удовольствие, получаемое садическими либертенами от физического и морального насилия над девственницами, говорило о том, что Анн-Проспер в какой-то степени явилась для Донасьена «грёзой наяву». Наверное, поэтому появилась еще одна, поэтическая версия романа маркиза и Анн-Проспер, связавшая страсть де Сада к свояченице с Марсельским делом. Согласно этой версии, изложенной в альманахе Башомона, де Сад устроил в Марселе бал, на котором угостил всех присутствовавших конфетами со шпанской мушкой, и когда гости, охваченные небывалым вожделением, начали бесноваться и выпрыгивать из окон, де Сад бросился на колени перед свояченицей, которую предусмотрительно оставил без конфеты, и воскликнул: «Я люблю вас! Жить без вас не могу! Но я знаю: вы меня не любите! Более того, вы меня презираете! Поэтому я хочу умереть. Но прежде я решил рассчитаться с негодяями, погубившими мою репутацию, с теми, кто приписал мне недостойные поступки, которых я не совершал. Поэтому я приготовил яд, который поможет мне покончить счеты с жизнью. Сказав вам последнее прости, я уйду из жизни». Шантаж был в духе маркиза, поэтому окончание этой истории вполне убедительно: испугавшись, что поклонник исполнит свою угрозу, девушка соглашается уехать вместе с ним. В несколько измененной версии говорилось, что Анн-Проспер также досталась конфета и де Сад овладел ею прямо на балу.