психологическими "драйвами" импульсивности, что наиболее ярко проявилось в принятии аристократами сложных правил придворного этикета, а также распространение княжеской власти, централизованного управления и экономических связей на все большие территории привели к тому, что к началу Нового времени ключевые общества Западной Европы все больше "умиротворялись". Для многих исторических криминологов и историков преступности убийство понимается как импульсивный, иррациональный поступок. При составлении карты уровня убийств в ту же эпоху идеи Элиаса о развитии самоограничения послужили важным теоретическим балластом для наборов данных, которые зачастую неравномерны или неполны. Поэтому неудивительно, что интерпретация Элиаса также имеет решающее значение для тезиса Пинкера, как для объяснения снижения уровня убийств, так и для передачи общего ощущения "морального прогресса".

Книга Элиаса "Процесс цивилизации", несомненно, привлекала Пинкера и в других отношениях. Методология Элиаса во многом повторяет синтез исторической рефлексии и современной психологии, который пропагандируют "Лучшие ангелы". Оба автора торгуют мета-нарративами и пытаются объяснить изменения в поведении людей на больших временных масштабах с помощью слияния внутренних и внешних факторов - того, что Элиас называет "внутренними" и "внешними" "ограничителями", а Пинкер - "эндогенными" и "экзогенными" "силами". (И Элиас, и Пинкер, похоже, исходят из того, что эмоции бывают только двух видов: выраженные и подавленные) Для Пинкера "Гражданская цивилизация" - это не просто "цивилизация", а "цивилизация". ) Для Пинкера "Цивилизационный процесс" (он всегда использует этот термин с большой буквы) "является значительной частью объяснения современного снижения уровня насилия не только потому, что он предсказал поразительный спад убийств в Европе", но и потому, что он сделал правильные "предсказания" относительно двух других "зон", куда цивилизационный процесс так и не проник полностью: рабочих классов и развивающегося мира, который Пинкер иначе называет "негостеприимными территориями земного шара". Третья глава "Лучших ангелов" почти полностью построена на применении цивилизационного процесса Элиаса и более поздней концепции "неформализации" к анализу уровня убийств с начала эпохи модерна до наших дней, включая такой сложный случай, как США, где уровень убийств внешне не соответствует траектории снижения, характерной для европейских обществ. В самом деле, то, что Элиас занимает столь центральное место в общем тезисе Пинкера, возможно, объясняет, почему он, как представляется, не желает серьезно относиться к значительным исследованиям, критикующим работу Элиаса и ее интерпретацию.

В этой главе мы хотим рассмотреть восприятие Элиаса и его цивилизационного процесса в западной науке, значительную критику теории, а также то, как интерпретация Элиаса Пинкером формирует оптимистическую позицию, выдвинутую в "Лучших ангелах". Отнюдь не будучи, по словам Пинкера, "самым важным мыслителем, о котором вы никогда не слышали", Элиас получил широкое признание как крупный теоретик после того, как его основные работы были заново открыты в 1970-х гг. С этого периода он пользовался значительным авторитетом в немецкой, французской и англоязычной науке, причем не только среди криминологов и историков преступности, о которых говорилось выше, но и среди социологов и политических теоретиков, ищущих всеобъемлющие объяснения масштабных социальных трансформаций. Как отметил несколько лет назад Энтони Гидденс, существует настоящая "индустрия Норберта Элиаса", которая не дает покоя многим ученым. Историки, особенно занимающиеся историей эмоций и историей манер и цивилизованности, также обращались к идеям Элиаса, хотя их мнения разделились. Многие признают силу и оригинальность его работы, но многие другие оспаривают эмпирическую базу, на которую она опирается, а третьи вообще отвергают идею о том, что единый всеобъемлющий механизм может когда-либо объяснить все сложности прошлого. Поэтому Пинкеру кажется несколько неискренним превозносить Элиаса как непререкаемого, хотя и недооцененного авторитета в области снижения уровня насилия на Западе . Такая характеристика не только преуменьшает то признание, которое Элиас получил в конце своей карьеры, но и рискует затушевать мощную и постоянную критику его работы, включая глубокий дискомфорт самого Элиаса по поводу одного из ключевых следствий его теории - монополизации государством применения силы.

Элиас обладал трагическим, интимным знанием последствий консолидации государством средств насилия - обстоятельств, которые неотделимы от интерпретации "Цивилизационного процесса" и его последующих работ. Один из многих немецко-еврейских интеллектуалов, вытесненных из университетов после захвата власти нацистами, он писал "Цивилизационный процесс" в изгнании в Лондоне. Будучи единственным ребенком в респектабельной еврейской семье в Бреслау, он потерял обоих родителей во время войны: его отец умер естественной смертью в 1940 г., а мать была убита в Освенциме в 1941 г. Хотя Пинкер и признает этот важный личный контекст в книге "Лучшие ангелы", он в значительной степени недооценивает степень, в которой эти горестные переживания повлияли на взгляды Элиаса на отношения между насилием и государством, включая степень, в которой Вторая мировая война и Холокост могут быть объяснены в контексте продолжающегося "цивилизационного процесса". Как мы увидим, трудно поверить, что Элиас разделял бы беспечный оптимизм Пинкера по поводу совершенствования человечества, равно как и более широкую самоуспокоенность Better Angels по поводу масштабов санкционированных государством убийств в ХХ веке. Для Элиаса люди постоянно "становились" цивилизованными - процесс, не имеющий конца, "никогда не завершенный и всегда находящийся под угрозой". По этой причине важно отличать теорию цивилизационного процесса Элиаса от того, как ее описывает Пинкер.

 

Элиас и процесс цивилизации

По словам самого Элиаса, истоки "Процесса цивилизации" лежат в библиотечном каталоге Британского музея, который Элиас посещал почти каждый день после прибытия в Лондон в качестве эмигранта в 1935 году. Получив небольшой грант от комитета еврейских беженцев и имея "довольно смутные" представления о том, какую книгу он мог бы написать, он начал просматривать каталог и называть все названия, которые казались ему интересными. Таким образом, он нашел "книги по этикету" и manuels de savoir-faire, которые заняли центральное место во второй части первого тома "Процесса цивилизации", посвященной "изменениям в поведении, манерах и чувстве неловкости" в период между средневековьем и ранним модерном. Для Элиаса история этих изменений была важна в двух отношениях. Во-первых, изменения в отношении к таким вещам, как манеры поведения за столом и телесные функции, свидетельствовали о соответствующих изменениях в аффективной жизни людей, в частности, об их способности к самоконтролю и сдержанности. Во-вторых, распространение сложных правил этикета имело ярко выраженное политическое измерение: оно свидетельствовало о "приукрашивании" (Verhölichung) аристократии - процессе, в ходе которого абсолютистское государство лишило дворянство его военных прерогатив и подчинило королевским директивам и законам. В условиях ограничения самостоятельности и применения насилия дворяне вытеснили свою агрессивность в конкуренцию за элитный статус, при этом регулируя и ритуализируя межличностное насилие с помощью кодексов чести и дуэлей. Здесь Элиас приводит в качестве примера работу французского двора, утверждая, что в XVI-XVII веках