Тем не менее, сокращение расстояния до танков упрощало мне задачу, и четвертым выстрелом я все-таки попал туда, куда целился. Танк дернулся, развернулся ко мне бортом и остановился. Из открывшихся люков начали выскакивать сгибавшиеся от удушья и рези в глазах танкисты.

С такой дистанции я уже мог рассчитывать на пробитие более слабой бортовой брони, и аккуратно наведя свое оружие на подсвеченную вычислителем уязвимую точку в корме остановившегося танка, всадил бронебойно-трассирующую пулю в двигатель чешской машины. Пожар вспыхнул почти сразу, и танк окутался черными клубами дыма, к которым быстро добавились красные языки пламени.

– Как ты видишь, куда стрелять? – с внезапно прорезавшимся акцентом спросил меня Верулидзе, который, как оказалось, успел уже побывать на опушке и вернуться назад.

– Повыслеживайте с мое скрывающегося в чаще зверя, товарищ лейтенант, – ответил я, не отвлекаясь от перезарядки оружия и наведения его на последнюю цель, – тоже все видеть будете.

Немецким танкистам ход боя явно не понравился. Уцелевший «панцеркампфваген» остановился, дернулся и начал пятиться, опасаясь разворачиваться бортом или кормой к оказавшемуся очень кусачим противнику. Его пушка и пулемет непрерывно стреляли в сторону леса, но ведение огня на ходу, мягко говоря, не способствовало его точности.

«Только бы опять в контратаку не полезли», – мелькнула у меня мысль. Выстрел! Я снова промазал. Перед моей позицией в землю воткнулось несколько пуль, подняв фонтанчики какой-то трухи. Справа кто-то вскрикнул, но мне сейчас было совершенно не до происходящего вокруг. Вражеский танк раскачивало на ухабах, и прицельные маркеры все время разъезжались, пытаясь учесть эти рывки при выдаче мне целеуказания. В какой-то момент они сошлись вместе и вспыхнули зеленым. Я придавил спусковой крючок и «панцербюксе» дернулось в моих руках.

Вычислитель окрасил контур танка желтым, но машина продолжала пятиться. Стрельба, правда, на какое-то время прекратилась, но выскакивать из танка экипаж явно не торопился. Видимо, некачественные патроны встречались и у немцев. Перезарядив ружье, я снова начал ловить в прицел прыгающую в разные стороны прорезь в броне танка. На этот раз я целился не в механика-водителя, а в радиста. И тут танк остановился. Наверное, мехвод все же был ранен или убит, но в первый момент так и не выпустил рычаги управления из рук. В любом случае, бронированная машина замерла в неподвижности, и эту возможность я не упустил, аккуратно всадив пулю в ее левую смотровую щель.

– Немцы отходят! – секунд через тридцать выкрикнул кто-то из уцелевших бойцов на опушке леса.

Стрельба начала стихать, но для меня это означало только одно – немцы окончательно убедились в том, что они зажали в лесу именно тех, кого искали, и теперь противник возьмется за нас всерьез.

– Ну, ты даешь, Нагулин, – покачал головой Верулидзе, – Никогда бы не подумал, что отсюда можно стрелять по танкам. Извини, что сразу тебе не поверил.

– Да я бы и сам не поверил, товарищ лейтенант, – пожал я плечами, – не берите в голову.

– Я доложу подполковнику Лиховцеву о твоей роли в сегодняшнем бою, ефрейтор Нагулин, и напишу представление…

– Боюсь, вы не успеете, товарищ лейтенант, – перебил я командира, – Всем в укрытие!

Я подхватил «панцербюксе» и, не обращая внимания на впавшего в ступор Верулидзе, рванул к нашему древесному завалу.

Как я и думал, долго приходить в себя нам не дали. Видимо, у немцев все было уже готово, и, получив точные координаты цели, они нанесли артиллерийский удар. Залп батареи стопятимиллиметровых гаубиц очень трудно не заметить с орбиты, а рассчитать координаты падения снарядов для вычислителя вообще дело плевое.

На мою команду все отреагировали по-разному. Верулидзе, как и большинство его подчиненных, так и остался стоять на месте, удивленно глядя мне вслед. Никакой опасности он не видел, и слова мои показались ему очередным бредом, но он помнил, что только что очень сильно во мне ошибся, и эти противоречивые мысли заставили его замешкаться. Чежин и Шарков, коротко переглянувшись, рванули следом за мной. Сержант промедлил буквально секунду, после чего схватил пулемет и, негромко скомандовав своему раненому в руку подчиненному: «Боец, за мной!», бегом бросился догонять успевших уже пробежать метров пятнадцать Бориса и Василия.

Судя по данным с орбиты, по нашему лесу отрыли огонь две батареи легких пехотных гаубиц, а через несколько секунд к ним присоединились и более тяжелые орудия, швырнувшие в нас свои стопятидесятимиллиметровые «чемоданы». Артиллерийский полк сто двадцать пятой пехотной дивизии вермахта рутинно выполнял заявку пострадавшей от наших действий пехоты.

Гаубицы стояли довольно далеко от нас, так что подлетное время снарядов растянулось секунд на двадцать, но все равно мы едва успели. Я рыбкой нырнул в укрытие, постаравшись забиться как можно глубже под самый толстый ствол, поцарапал при этом спину, но даже не обратил внимания на боль. Вой приближающихся снарядов стал отчетливо слышен, когда рядом со мной упали Борис с Василием, и почти сразу за ними Плужников и его боец.

Снаряды падали группами, так как стреляли разные батареи. Первая серия стопятимиллиметровых разорвалась в поле, немного не долетев до опушки, и зацепила позиции красноармейцев лишь отдельными осколками, зато вторая легла точнее – мы слышали крики раненых. Земля ощутимо задрожала от взрывов, особенно когда в дело пошли тяжелые снаряды.

Выбирая место для нашего убежища, я был связан приказом Верулидзе занять позицию в пятидесяти метрах от штаба, но это расстояние, добавив к нему от себя еще метров двадцать, я отмерил с таким расчетом, чтобы оказаться как можно дальше от восточной опушки и как можно севернее. Я надеялся, что целенаправленно сюда бить не будут, хотя от случайностей никто нас защитить все равно не мог.

Случайность, однако, прилетела не нам. Снаряд тяжелой гаубицы прямым попаданием накрыл штабной блиндаж. Хлипкая земляная насыпь и несерьезный бревенчатый накат не смогли выдержать такого удара. Тонкие бревна, слагавшие крышу, разметало во все стороны взрывом, а землю снесло ударной волной. Выжить внутри никто не мог по определению, так что мне оставалось только констатировать, что наш сводный батальон, и так доживавший последние минуты, теперь еще и остался без командования.

Налет длился на удивление недолго, всего семь с половиной минут. Видимо, выбить больше снарядов на уничтожение русских диверсантов у командира немецкого батальона, выделенного для этой операции, не получилось. Как оказалось, я сильно недооценивал этого предприимчивого офицера. Едва опала земля, выброшенная последним немецким снарядом, привычный уже неприятный зуд за ухом известил меня о приближении новой опасности.

Сперва я подумал, что это немецкая пехота решила проверить качество работы своей артиллерии, и вновь пошла в атаку, но, как выяснилось, я сильно ошибался. С запада приближалась пара наших вчерашних знакомцев – двухмоторных бомбардировщиков «Юнкерс» Ju-88, и что-то мне подсказывало, что кассетные бомбы, примененные ими в прошлый раз, они с собой тоже захватили. Эти небольшие боеприпасы немцы переделывали из французских минометных мин, захваченных ими весной-летом сорокового года в совершенно неописуемых количествах. Их сотнями укладывали в контейнеры, из которых они потом последовательно выпадали над целью, образуя за самолетом бомбовый шлейф, крайне эффективный при поражении незащищенной живой силы противника. К нам летела смерть в одном из самых конкретных и незамутненных своих обличий, а адекватных средств для того, чтобы ее остановить у нас не было.