«Генерала Багратиона, яко во многих случаях наиотличнейшего генерала и достойного высших степеней, наиболее долг имею повергнуть в высочайшее вашего императорского величества благоволение. Под ним генерал-майора Милорадовича, подающего о его достоинствах великую надежду…»[331]

Милорадович, как мы сказали, был старше, так что вряд ли он мог быть польщен подобными оценками. Нет сомнения, что это понимал и фельдмаршал.

Вот не совсем внятные солдатские воспоминания, тоже кое о чем свидетельствующие:

«Между всеми начальниками князя Багратиона Суворов отличал более прочих и говаривал об нем, что он "по мне будет!" — "Молодец! Молодец, Багратион!" — он везде его выхвалял и ставил первым.

А Милорадовичу однажды сказал: "Господин Милорадович! Я бы вам не советовал после бала ходить к разводу!" — "Виноват, ваше сиятельство, опоздал[332]. Так отвечал Милорадович"».

Бассиньяно было единственным несчастливым для нас сражением на Итальянской земле. Однако оно упрочило боевую славу Милорадовича, а Константин Павлович уже долго не пытался изображать полководца.

13/24 мая. «Сегодня пришло известие, что неприятель оставил город Казал[333], для занятия коего и командирован был г. м. [генерал-майор] Милорадович с полком своего имени и полком Барановского, а инженерному полковнику Гартингу поручено освидетельствовать того города крепостное строение и привести оное в оборонительное состояние»[334].

«Суворов пошел на Турин — столицу Пьемонта и главный узел сообщений северной Италии. Моро стал отступать на Геную, опасаясь вторичной встречи с Суворовым. 15/26 мая русские войска вступили в Турин и Александрию… Вся северная Италия была в течение одного месяца очищена от французов, сохранивших за собой лишь Геную и Ривьеру»[335].

«"Все войны между собою различны. В Польше нужна была масса; в Италии нужно было, чтоб гром гремел повсюду", — писал граф А.В. Суворов»[336].

Гром гремел, и его раскаты разносились по Европе. Начальник военного департамента граф Ф.В. Ростопчин[337] писал послу в Лондоне графу С.Р. Воронцову[338]: «Дела в Италии идут изумительно хорошо. Главный залог успеха, это презрение нашего солдата к французу. "Да они хуже поляков, а с турками и равнять не можно, давай их сюда!" Ожесточение ужасно, и после дела при Леки, где французский батальон сначала положил оружие, а потом стал стрелять в наших, французам не дают пощады»[339].

Если с противником все казалось ясно, то с союзниками возникали сплошные недоразумения.

«Одним из главных поводов к неудовольствиям и взаимным укоризнам было требование Венского двора, чтобы Суворов ничего не предпринимал важного, не испросив предварительно разрешения из Вены. Гофкригсрат[340] привык уже к тому, что генералы австрийские не отваживались сделать ни единого шага без положительного предписания из Вены; но полководец наш не мог подчиниться такому порядку»[341].

И опять, граф Ростопчин — графу Воронцову: «В Италии барон Тугут недоволен тем, что граф Суворов не берет приступом Мантуи, Тортоны, Александрии и пр. Он знает, что наши солдаты идут на приступ как на катанье с гор во время масленицы; но зачем же губить их тысячами? Война ведется с блестящим успехом в этой стране, и вы увидите из прилагаемой реляции графа Суворова, что французы дерутся плохо»[342].

«Прямая переписка австрийских генералов с венским кабинетом давала обширное поле интригам всякого рода. Зная это, Суворов не мог иметь никакого доверия к окружавшим его лицам; на каждого из австрийских генералов смотрел он с подозрением; в каждом видел врага своего и лазутчика»[343].

Плохо, когда нет согласия в союзном руководстве, но гораздо хуже, ежели эти проблемы доходят непосредственно до войск, превращая союзников во врагов, — подобное, кстати, вскоре проявилось в рядах вторгшейся в Россию «великой армии», состоявшей из «двунадесяти языков»…

«Австрийское провиантмейстерство совершенно не заботилось о сколько-нибудь исправном прокормлении русских войск, и нередко наши части по три дня оставались без хлеба, а мяса не видели по целым неделям. По этому поводу рассказывают такой случай. Во время одного из переходов группа солдат расположилась на берегу реки. Закусывали тем, что имели при себе, и смачивали горло водой, хлебая ее деревянными ложками прямо из реки. Наехал случайно Суворов. "Что, ребята, вы тут делаете?" — спросил он. "Итальянский суп хлебаем, ваше сиятельство", — отвечали солдаты. Суворов слез с лошади, подсел к ним, взял ложку, похлебал воды, очень похвалил итальянский суп и потом сказал, что "теперь совсем сыт, совсем сыт"»[344].

Однако русский солдат обладал совершенно уникальными качествами. Когда 5/16 июня французский генерал Виктор потеснил наших союзников у Пьяченцы, то, «…несмотря на сильную жару и на бывший до того утомительный ночной переход, русские не шли, а бежали на выручку попавшим в беду австрийцам. Многие из солдат падали от изнеможения, но вскоре вставали и опять шли. Суворов разъезжал между полками, и одно появление любимого вождя заставляло солдат забывать усталость и сон»[345]. «Страшный след обозначил их путь к Сант-Джиовано: люди целыми шеренгами падали от изнеможения, в подошедших ротах не насчитывалось и по 40 человек»[346].