пастушеская палка (такие скипетры известны по шумерским мифам и по рельефам II тыс. до н. э. в Малой Азии){126}, на Бахчисарайской, Верхнереченской и Чебручинской — пояс и декоративный топорик сложных фигурных очертаний, в Казанках — снова пояс. Эти предметы были, вероятно, атрибутами вождей и старейшин. Предположив, что памятники поставлены им — выдающимся членам рода, мы поймем, почему на несколько сотен ямных курганов приходится всего пять десятков стел. Вспомним в этой связи о колоссальных статуях вождей в Полинезии, о деревянных изображениях предков у папуасов и меланезийцев{127}.

Важны в этой связи и поздние каменные бабы. Ведь их тип сложился на очень древней основе. Зайдите в любой южный музей и вы убедитесь, что половецкие статуи отнюдь не одинаковые идолы, а портреты, пусть и обобщенные: вот старые кочевники, а вот молодые, вот свирепые завоеватели, а вот заботливые матери-хозяйки.

Эти наблюдения позволяют утверждать, что и древнейшие каменные бабы в грубой схеме запечатлели черты умерших сородичей, а вовсе не «богини погребений». Но даже если мы ошибаемся, вывод о появлении в III тыс. до н. э. образа человека в монументальном искусстве сохраняет свою силу. Разве, глядя на античные мраморы, мы думаем о богах, о Зевсе и Афродите? Да и древний скульптор думал не только о них. Прежде всего он искал идеальный образ человека. Чьи бы изваяния — вождей, жрецов или богов не устанавливали на своих курганах племена ямной культуры, все равно это первые фигуры людей, гордо возвышавшиеся на земляных пьедесталах над еще девственной степью.

Помимо антропоморфных стел, были у степняков эпохи энеолита и бронзы и другие памятники. Один из них — большая прямоугольная плита, найденная под Симферополем в Бахчи-эли (рис. VII, б). На ее верхней торцовой стороне расположено два ряда круглых углублений. Такие чаши на камнях выдалбливали в самые разные эпохи и в практических, и в культовых целях. Камень с ямками встречен даже на мустьерской стоянке Ла Ферраси. В XIX в. этнографы неожиданно обнаружили сходные углубления на недавних крестьянских надгробиях в Бретани, Германии, Швеции, Дании, Исландии и принялись расспрашивать об их назначении. Бретонцы наливали в эти неподвижные сосуды воду, «чтобы охладить души умерших». Нередко воду заменяли молоком. В скандинавских странах туда клали приношения «для детей» и «для карликов» — иными словами пищу для миниатюрной души покойника{128}. В обоих случаях мы сталкиваемся с отголосками очень архаичных обрядов возлияний и жертвоприношений на могилах. Эти обряды из века в век совершали на старых кладбищах, свидетелем чему и был Мессершмидт. Те же обряды переносили и на новые захоронения. В Азербайджане, где много древних чашечных камней{129}, в селах и до сего дня выбивают чаши на могильных плитах. Существовали подобные памятники и в Северном Причерноморье. Есть сведения о чашечном камне, стоявшем среди курганов у деревни Розмарициной на Херсонщине.

Плита из Бахчи-эли представляет собой, однако, нечто большее. С четырех сторон она покрыта рисунками. Это главным образом силуэты топоров, такие же, как и да спине каменной бабы из Гаманджии{130}. Тем самым находка в Бахчи-эли увязывается со всей группой ямных статуй. В центре композиции на широкой лицевой стороне стелы — два человека, один вверх, а другой вниз головой. По этнографическим материалам мы знаем, что в перевернутом виде у многих народов изображают умерших. Наверное, и здесь в обрамлении из боевого оружия — сверленых каменных топоров показан финал какого-то поединка. На эту сцену очень похожа центральная часть росписи усыпальницы из Гиераконполя в Египте. И там человек со знакомой нам пастушеской палкой в руках стоит над поверженным врагом, опрокинутым вверх ногами{131}. Конечно, это всего лишь совпадение. Роспись Гиераконполя намного старше стелы из Бахчи-эли. Можно указать и еще одну аналогию, явно не связанную ни с Египтом, ни с Крымом — надгробия индейцев Северной Америки — вертикально вкопанные плиты с пиктографическими знаками на лицевой стороне. Среди пиктограмм — убитые, обращенные вниз головой{132}.

Разновременные произведения искусства из трех частей света сходны потому, что отражают один и тот же этап, неизбежный в истории любого народа, когда устои первобытной общины уже расшатаны, начинаются ожесточенные стычки между племенами, а вожди забирают все большую власть. Думается, что стела из Бахчи-эли была поставлена на могиле прославленного воина и запечатлела его подвиги.

Каменные бабы Натальевки и Тиритаки, изваяния из Казанков Верхоречья и Бахчисарайского эфиросовхоза с двумя дополнительными фигурками людей, наконец, стела из Бахчи-эли с серией композиций, являвшаяся к тому же чашечным камнем, как вехи намечают путь постепенного усложнения памятника человеку и его делам.

Каждая антропоморфная стела чем-то отличается от остальных. В многочисленных изображениях людей Кобыстана нет такого разнообразия. Все участники хороводов и мезолитических, и неолитических совершенно одинаковы (рис. 13, 15). От разнохарактерности энеолитических стел до индивидуальных образов еще бесконечно далеко, но тенденция развития уже наметилась. В цивилизациях Востока эта тенденция доведена до логического конца. Создавая статуи фараонов, писцов, иноплеменных вождей и царей, придворный художник не только выполнял социальный заказ, но и размышлял о человеке, о высших и низших, о своих и чужих, о себе самом. Тысячи портретов вышли из мастерских Египта и Передней Азии: голова Нефертити, «сельский староста», сидящий писец… А сколько шедевров утрачено, сколько еще скрыто к земле! К палеолитической статуэтке трудно применить слова «образ человека». К египетским и шумерийским скульптурам они приложимы без всяких оговорок.

Разумеется, то, что нашло почву для развития в цивилизации и государстве, в родовом обществе Северного Причерноморья было еще в зачатке. И все-таки мы вправе ожидать от обитавших на пашем юге современников Нефертити и Хаммурапи хотя бы робких попыток в области портрета. Тщетны ли эти ожидания покажут дальнейшие раскопки. Пока же приходится довольствоваться единственным намеком на будущие открытия. В позднетрипольских Усатовских курганах среди камней, составлявших кромлех, найдены обломки плит с гравировкой. К могилам они, скорее всего, отношения не имеют. Просто усатовцы ломали камень для кромлеха из скал с древними рисунками. До трипольцев под Одессой жили ямные племена. Нм могли принадлежать и эти петроглифы. На самой крупной плите из Усатова вырезана фигура мужчины с острой бородкой, придающей ему саркастическое и злое выражение. Только одна черта оживила схематическую маску лица, но в предшествующий период не было и этого (рис. VII, а). Рядом с бородатым персонажем пять животных. Все они втрое его меньше. На египетских барельефах такая разница в росте помогала определить, кто играет главную роль, а кто второстепенную.

На