У меня не было сил все это слушать, я засыпала при первой же возможности и старалась не смотреть на Антона – он слишком похож на свою маму, и это тоже почему-то стало неприятным. Я корчила ему кривые рожи и отворачивалась в подушку, чтобы случайно не заорать. С такими нервами мне самое место было в темнице, то есть на резервной квартирке.

Вы спросите, конечно, почему же я сама спокойно не взяла колясочку и не наведалась в зеленый домик? Почему? Потому что я королева и заодно столбовая дворянка, таким, как я, нужно особое приглашение.

В первое время у меня еще оставались какие-то несчастные копейки. Утром, проплывая с коляской мимо местного гастронома, я заранее рассчитывала, сколько придется потратить на пакет молока, на пачку масла для овсяной кашки… Когда копейки кончились, мои расчеты стали проще. Теперь я только сомневалась, какое молоко купить – обычное или сгущенное. Обычное было полезнее, но я покупала сгущенку, хоть чем-то же надо было себя порадовать.

Старухи, те, что секли на скамейке, угощали меня урожаем со своих огородов. Одна была противная, в спортивной красной шапке, она приперла мне ведерко молодой картошки, помидоры, морковь…

– Овощишки возьми! – заорала она. – Да помой! Да поешь! Да не вздумай выбрасывать. Да привет передай Марье Ивановне!

– Умерла, – говорю.

– Что? – Старуха оказалась совершенно глухой.

– Умерла.

– Мы с ней вместе на рынке стояли…

– Передам! – Я кивнула, к чему надрываться. – Что?

– Привет передам!

Короче, я не жаловалась. Овощишки – отличная еда для кормящей матери, такой стройняшкой, как в то лето, я не была никогда.

Моя свекровь появилась на этой квартирке только один раз. Она просто заехала по пути оставить корм коту и заодно забрать утюг, он ей срочно потребовался.

– Ну, как ты тут? – она спросила. – Все нормально?

– Нормально, – говорю. – Чайку попьете?

Я думала, мы поболтаем, поставила чайник, приготовила чашки…

– Нет, деточка, спешу.

Роза Михална торопливо открыла кухонный ящик и достала оттуда чайную ложечку.

– Когда наливаешь в стекло кипяток, – она напомнила, – всегда опускай туда железную ложку. А то треснет.

Чашка у меня на столе стояла фаянсовая, такая не треснет, но я возражать не стала.

Свекровь окинула знаменитым хозяйским взором свои владения и тяжелой поступью прошла к гладильной доске за утюгом. В углу она заметила кошачью шерсть и пыль. Ее глаза остановились в этой точке, датчик запищал… Я тоже эту пыль заметила и дернулась за шваброй.

– Ничего, ничего, детка, – сказала Роза Михална. – Я понимаю, сейчас тебе не до этого.

Дамы!.. Сейчас я хочу прерваться и поржать. Давайте вместе посмеемся над этой хрестоматийной пылью. Она неистребима и вездесуща. Все эти каменные морды, которые мы делаем друг другу, – это пыль. И мелкие замечания, и незаданные вопросы, которые ложатся слоями, – это тоже пыль. И страхи глупые, которые пытаемся смахнуть влажной тряпкой, – тоже пыль. Но ведь какая хитрая пылища! Даже мудрейшие не могут ее не заметить.

Почему? Да потому что мы – зверушки. Природа наших негативных эмоций уходит в наше животное начало, да, да, да. Чужая самка на твоей территории – это неприятно. Настороженность возникает неизбежно, как пыль, если две женщины встречаются в тесном пространстве. Поэтому мы с Розой посмотрели друг на друга как два енота – она с утюгом, я со шваброй – и разбежались.

А между тем мой холодильничек был пуст. Вскоре это рассекретили, и, разумеется, это сделала моя мама.

Она пришла, вспотела по дороге, устала от жары. Принесла мне мешок с подарками, накупила шмотья для меня и ребенка. Я налила ей чашку чая, тарелку с яблоками пододвинула, салат из овощишек предложила… И стою, ребеночка качаю. Мать моя заерзала на стуле и начала тревожно озираться на стерильной кухне, где не было следов нормального обеда. Ни вкусных запахов, ни грязной посуды – ничего.

– Есть гречка, – я сказала. – Хочешь, сварю?

Гречка – нормальная еда вообще-то, жутко чистит организм. Но мать моя тогда еще об этом мало знала, она открыла холодильник, увидела пугающую белизну и завизжала.

– Кошмар! Ты сидишь тут голодная! Да ты хоть думаешь, какое после этого у тебя будет молоко!

Она хлебнула воздуха, кого-то обругала:

– Сволочь!

И дверью хлопнула так сильно, что штукатурка треснула. Ребенок заревел, кот спрятался под ванну. Я испугалась, что моя разъяренная мать направится прямиком в зеленый домик и подожжет его. Но обошлось. Она сгоняла к той дальней родственнице, что с мужем и с любовником резвилась у меня на свадьбе, заняла немного денег, купила мне цыпленка, сыр, масло, молоко… Пакет она с такой злостью шваркнула, что яйца в пластиковом контейнере треснули. И опять на меня заорала:

– В чем дело? Я не могу понять! Скажи, когда ты успела спровоцировать такое поганое к себе отношение?

Мне пришлось ее срочно выпихивать, пока она не закрутила драматический сюжет с длинным монологом.

– Иди, – я ей сказала. – Все, иди. Нам спать пора.

А что я должна была делать? У моей мамы были слишком устаревшие представления об этой жизни. Она всерьез считала, что если под твоей крышей появляется гостья, тем более мать твоего внука, то о ней необходимо заботиться. Позванивать там иногда, не ждать, пока протянет ноги, а заблаговременно передавать невестке горячий ужин… И прочее из жизни первых христиан.

Роза Михална была гораздо более современной, у нее к этой жизни был западный подход. Независимость и самостоятельность – это же и есть наши главные европейские ценности, чтобы их сохранить, нужно следовать принципу «никто никому ничего не должен».

Моя мать про такие кренделя и не слышала. Если бы я начала объяснять ей эту новую прогрессивную теорию, она бы сразу разоралась на меня и обвинила в сатанизме. Она была уверена, что все должны всем. Поэтому я ей сказала:

– Все хорошо у нас. Ты просто зашла неудачно. Я как раз собиралась готовить гаспаччо.