Утвенко и его врачи целыми днями проводили практические занятия в боевых подразделениях. Бойцов надо было обучать оказывать взаимопомощь при ранениях до прибытия санитара, используя индивидуальный пакет. Спасение жизни раненых во многом зависело от грамотной первой помощи, от способов эвакуации и предельно возможной близости хирургической палатки к линии боя. Работать было над чем! Наблюдая, как молоденький солдат в окопе накладывает «подушечки» на условное входное и выходное ранение на руке своего товарища, Утвенко, со свойственными ему подковырками, комментировал его действия:

— Ты что лыбишься, как Дуня с мыльного завода! Вот когда попадёшь под настоящий обстрел, будет тебе не до улыбочек, рядовой Ивчин! Или ты кроме лопаты, мать твою, ничего в руках не держал?

Сам Утвенко участвовал в финской кампании, имел ранение и знал не только теорию военно-полевой хирургии.

* * *

Ранним утром двадцать второго июня Пашу разбудили звуки ударов по рельсе, означающие тревогу. Санитарная рота высыпала из палаток и строилась с противогазами напротив полевой кухни. Рядом становились взводы снабжения и подвоза. Учения шли полным ходом, личный состав полка находился «на передовой», в состоянии «войны», и тревога в таком положении вряд ли была уместна.

Из своей палатки вышел Утвенко, его фуражка была надвинута на самые брови, какую-то минуту он осматривал людей в строю, было видно, что он взволнован, от плотно сжатых губ на щеках прорезались глубокие складки. Выдержав необычную для него паузу (Утвенко всегда начинал без промедлений!), он заговорил:

— Товарищи! Фашистская Германия без объявления войны напала на нас! Вражеская авиация бомбит наши города! Учения отменяются! Слушай приказ командира: всё имущество подготовить к транспортировке на железнодорожную станцию. Пункт прибытия — Воронеж. После переформирования дивизии отправимся на фронт, бить врага!

* * *

В Воронеже, как только выдалось время, Паша помчалась на Карла Маркса. Там она застала только соседок. Ей сообщили, что двадцатого числа Аня взяла отпуск по семейным обстоятельствам и уехала в Карачан, к заболевшей маме. Паша всплакнула в опустевшей комнате, но тут же вытерла слёзы, достала свой альбом с фотографиями. Пожелтевшая фотография папы и мамы, фотография маленького Борьки. Она подумала и положила в плотный конверт ещё и фотографию Ивана. Он улыбался здесь своей белозубой улыбкой.

Паша взяла самое необходимое из вещей, в том числе тёплый свитер. Нашла лист бумаги, карандаш, села за стол, задумалась. А может, Аня успеет приехать? Неделю или больше они пробудут в Воронеже. Номер полевой почты по прибытии на фронт наверняка поменяют. Подумав, она написала:

«Анечка! Не знаю, получится ли ещё раз зайти в нашу комнату. Скоро отбываем на фронт! Если что со мной — не забудь о Боре. Думаю, что у родителей Ивана ему будет лучше. Ведь Ваня тоже уйдёт на фронт. Все говорят: война будет недолгая, и я не могу остаться в стороне, спрятавшись за Борьку. Медработников в армии не хватает. Обнимаю тебя, до встречи!»

Она приписала внизу сначала номер полевой почты, потом несколько слов:

«Возможно, полевая почта поменяется. Ты можешь узнать её в военкомате. Запомни: девятнадцатая дивизия, тридцать второй стрелковый полк».

В коридоре Паша столкнулась с соседкой Марией. Та всплеснула руками, разглядывая её с головы до ног:

— Пашуня! Мой бог! В гимнастёрке тебя не узнать! Вот ведь что наделали ироды проклятые! — запричитала она, и по её мясистым щекам потекли слёзы. — Ну, ничего, всыплет им Красная Армия по первое число!

Обняв Марию, Паша бегом направилась на главпочтамт. Здесь творилось невообразимое: толпы народа, желая позвонить, стояли у окошек операторов. Пробиться было невозможно. В углу, за стеклом, она увидела военного с красной повязкой. Рядом со стойкой стоял патруль: два солдата и офицер с кобурой на ремне.

— Товарищ! — крикнула она военному, стараясь привлечь к себе внимание. Его усталые глаза прошлись по Пашиной фигуре, он подошёл к окошку, давая понять, что готов выслушать.

— Не можете ли помочь позвонить мужу? Через неделю на фронт, а…

— Да вы что, шутите? Все линии переполнены! Пишите телеграмму, постараюсь до вечера отправить. — И он протянул Паше чистый бланк.

Что она может написать Ване в телеграмме? Подумав, она адресовала телеграмму на совхоз:

«Ваня! Найди для Бори, чтобы смотрела за ним, женщину непризывного возраста. Твои родители всё-таки пожилые, всякое может быть. Если захочешь меня разыскать — адрес у Анны».

Паша не могла знать, что в это время Иван подъезжал в поезде к Воронежу, что уже на следующий день он явится в военкомат и запишется в десантноштурмовую бригаду на том основании, что у него к тому времени был десяток прыжков с парашютом.

* * *

В эту ночь, вернувшись из роддома с новорожденным сыном, Паша так и не сомкнула глаз. Она ловила каждый звук, доносившийся из детской кроватки, поминутно вскакивала, чтобы глянуть на малыша. Несколько раз ходила в детскую, чтобы накрыть старшего, Бореньку.

Иван спал, она слышала его неровное дыхание с хрипами. С лёгкими у него был непорядок. Тогда, в сорок первом, все набранные в десантно-штурмовую бригаду проходили медкомиссию. На рентгене у Ивана обнаружили тёмное пятно в лёгком. Его срочно отправили в больницу, подлечили, затем обком назначил его директором совхоза в Алешках. «Товарищ! Войскам необходимо продовольствие! Считайте это задание партии личным фронтом!» — эти слова прозвучали из уст первого секретаря обкома как приказ.

«Ничего! Теперь я сама займусь его здоровьем. Вон как исхудал на своей работе!» — подумалось Паше, и вновь, в темноте этой ночи, её посетило ощущение счастья, вновь она вспомнила, как встретились они с Иваном спустя два года разлуки, как она рыдала в его объятиях и как он шептал ей со слезами на глазах: «Паша, родная!»

Пурга за окнами неожиданно закончилась, и через плотные шторы проглянул бледный лунный отсвет. Встав в очередной раз, Паша подошла к окошку, отодвинула штору. Небо очистилось, звёздные россыпи опадали на белую землю. Над всем вокруг властвовала царица ночь: луна была полной, её холодный ровный свет ложился на ветки деревьев, покрытые снегом, крыши соседних домов, устланные белым покрывалом.

Такая же зима выдалась и в сорок втором году, под Ельней и Вязьмой. Войну Паша вспоминать не любила, но в эту ночь пришли мысли: ведь её, Паши, сейчас могло не быть, она могла закоченеть мёртвой колодой в снегу, как и сотни тех, кто остались лежать на полях под Вязьмой.

Может, какая-то высшая сила оставила ей жизнь, или это только случайность?

Для неё война прошла как страшный сон, с которым нужно было смириться. Каждый день нужно было мириться с тем, что пробуждения от этого сна не будет и вокруг тебя реальность, в которой чудовищный механизм перемешивал человека с землёй и превращал его в саму эту землю.