Запасов воды у них хватало, но Паша решила экономить: можно обойтись без умываний. На третий день заявил о себе голод, и Паша принялась чистить ножом морковь и картошку.

— Ляличка, ты никогда не пробовала сырой картошки? Мы её сейчас порежем тоненько кружочками и вместе с этими сухими галетами будет неплохо!

Девочка отказалась от картошки, но морковь ела с удовольствием. Солёные огурцы остались стоять на полке — от них захочется воды.

Мария появилась только через неделю. Она спустилась в погреб и расплакалась:

— Как вы тут, родненькие? Злыдни и сюда влезли! Пришлось сказать им, что печь здесь плохая, можно угореть. Помёрзли здесь, потом ушли куда-то. Чтоб они сгинули!

Прошло время, Мария осмелела и стала по ночам выпускать пленниц наверх подышать. Лёгкий морозец сковал раскисающую днём под потеплевшим солнцем землю, в воздухе чувствовалась весна. Даже звёзды светились как-то по- особенному. Тогда впервые в своей жизни Паша поняла, что воздухом можно наслаждаться, как водой в пустыне. Окна в хате не светились: хозяйка сказала, что немцы неожиданно ушли, были чем-то озабочены.

Пришла весна, а прихода своих так и не дождались. Где-то шли бои, взрывы тяжёлых бомб сотрясали землю. «Наши бомбят железнодорожную станцию», — рассказывала Мария. Паша пытала свою спасительницу:

— Мария Антоновна, далеко ли фронт, где наши? Мне надо пробираться к своим, попробую ночью.

— Ты что, деточка! Сразу попадёшь к ним в лапы! Какая с этого польза? Здесь всё кишит немцами: нагнали уйму техники и войск. Я когда-то преподавала немецкий, понимаю, о чём они говорят. Болтают о каком-то секретном оружии, что, мол, скоро Москве каюк. Митрофан, сосед, работает на станции. Говорит, разгружают составы по ночам, работают только их солдаты, всё кругом оцеплено. Совсем недалеко от нас аэродром, возят всё туда. Завезли даже строительные краны, укладывают шестиугольные бетонные плиты. Зачем — никто не знает!

— Марья Антоновна, а может, партизаны есть в лесах?

— Да кто ж тебе этих партизан покажет? Тут на днях провели по улицам троих с табличками на груди, повесили на площади. Сиди, милая, даст бог, выкинут немчуру! Велик ли прок от того, что ты сдашь себя в их лапы? Подумай о своём сыне, как он будет расти без тебя?

Как же не думать? На это время хватало, и мысли о сыне, родных отзывались болью в сердце. Паша вместе с девочкой провела в подвале полтора года! За долгое время надежда поизносилась и стала похожа на ветхие лоскуты. Отзвуки боёв время от времени заставляли встрепенуться, вновь рождали ожидание, которое опять заканчивалась ничем.

Пашу удивляли выдержка и спокойствие девочки, её тихая решимость. Ляля никогда не жаловалась, ничего не просила. Но однажды ночью Паша услышала, как она рыдает. Паша прижала голову девочки к своей груди и стала ласково шептать: «Не бойся, я с тобой! Нас никто не найдёт. Твой папа — просто замечательный человек! Он сделал так, что крышку люка ни за что не найти, она спрятана под полом. А кто же будет разбирать пол? Папа бьёт сейчас фашистов, и, вот увидишь, скоро он придёт и сам откроет люк!»

Они согревали друг друга под стёганым одеялом в холодном погребе. Паша, исчерпав все свои рассказы о детстве, в том числе и о том, как она спасла своего отца от бандитов, когда была совсем маленькой, принималась тихонько напевать песни. Паша пела всё, что знала, в том числе и романсы, и неразговорчивая Ляля порой просила: «Спой про Кубу!» И Паша полушёпотом выводила: «На Кубе, где под сводом лазурных небес ты, прелестная дева, цветов королева, блестишь красотой».

За полтора года Паша приросла сердцем к этой девочке, как к младшей сестре. Всё, что случилось после долгожданного освобождения, — было новым рождением после смерти, и это рождение омрачалось болью потери.

В то мартовское утро сорок третьего года Паша, проснувшись, взяла огрызок химического карандаша и, послюнявив его кончик, вывела на внутренней стороне обложки «Домашней агрономии» десятое число. Неожиданно люк наверху стал открываться, и Паша похолодела: в это время Мария никогда не приходила.

Через минуту показались знакомые валенки в калошах, а затем и сама хозяйка: «Немчура уходит! Грузятся на машины!» — сообщила она радостную весть и бросилась по лестнице обратно.

Одиннадцатого марта, в середине дня, Паша почувствовала запах дыма. Он появился из вентиляционных отверстий, из-под потолка. Вскоре дым стал сочиться струйкой и собираться вверху, перемешиваясь с более тёплым воздухом.

Паша бросилась к лестнице, попыталась открыть тяжёлый металлический люк, обитый досками. Люк не сдвинулся с места! Она била его плечом, упираясь ногами в лестницу, давила что было мочи — бесполезно!

Дым постепенно заполнял всё пространство подвала, и она слышала, как закашлялась Ляля. Бросила свои бесплодные попытки, нашла чистые тряпки, опустила их в ведро с водой.

— Ляля! Закрой себе рот и нос, дыши через тряпку!

Они обнялись и сели на кровать. Это последнее, что помнила Паша.

Уходя, немцы подожгли Вязьму. Мария Антоновна спряталась на гумне, когда зондеркоманда направляла огненные струи огнемётов на её дом. Если её убьют, кто спасёт её дочку и девушку, которую она приютила? Когда она поняла, что ей не подойти к полыхающей времянке, где на потолке хранилось сено, она бросилась к дороге, туда, откуда доносился рокот приближающихся танков. Она стала посередине дороги с расставленными руками, и танкисты были удивлены, увидев на своём пути селянку с непокрытой головой.

Дом, объятый пламенем, ещё стоял, а времянка уже рухнула, оставив нетронутой печную трубу, окружённую горящими обломками. Танк, отвернув назад орудие, въехал в горящую времянку, сдвинув брёвна вместе с кирпичной трубой в сторону. Ломиками, которые танкисты используют при замене трэков на гусеницах, они принялись поднимать дымящийся пол.

Лялю и Пашу подняли из подвала без признаков жизни. Их увезли в медсанбат на машине.

Паша отошла от окна и, осторожно ступая по полу босыми ногами, подошла к двери. Здесь стояли коротко обрезанные валенки: она сунула в них ноги, надавила плечом на дверь. Надо глянуть печку!

Феклуша спала на диване под стёганым одеялом, хотя здесь, на кухне, было теплее, чем во всём доме. Чугунные кружки на печи уже не светились малиновым цветом, и Паша открыла дверцу топки, подложила дров.

И всё же: почему ей судьба оставила жизнь, а девочку врачи не спасли? Она думает о Марии Антоновне как о матери, подарившей ей жизнь. В первые же месяцы после возвращения домой Паша получила письмо от своей спасительницы и с тех пор каждый месяц высылала ей свою получку: они так решили с Ваней.

Собственное возвращение в жизнь она не забыла. Долго не могла понять, что с ней: видит ли она сон или контуры людей реальность? Но укол в руку она почувствовала и снова погрузилась в сон, на этот раз без чёрных провалов. Потом Ивановна, пожилая медсестра, рассказывала ей:

— Доченька, когда ты заговорила в бреду, я и поняла — жить будешь! Всё звала Бореньку.