– Понятно.

– Ничего страшного, – успокаиваю Мишель словами охранника. – Какого-то работника отеля слегка ударило током. С ним уже все в порядке.

И снова это ощущение тревоги. Будто лед под сердцем. Наверное, это мои вчерашние художества еще дают о себе знать. Триста двадцатый с какой-то обреченной интонацией рассуждает о дуализме духа и материи, мысли и действия, души и тела.

– Души не бывает, – спорю я с ним.

– А я кто? – угрюмо возражает он.

– Ты машина. В других людях машин нет. И они не говорят сами с собой.

– Разное программное и аппаратное обеспечение и обусловленная этим разность мотиваций, – бурчит моя жестянка и умолкает.

Не нравится мне его настроение. Что-то не то с ним происходит.

– Статус систем – зеленый.

– Ладно-ладно. Не подслушивай.

Хайнрих Драй обожает охоту. Не ту глупую пальбу дробью по шумно взлетающим из камышей уткам, что так любят устраивать сытые бюргеры. Настоящую охоту. Начинающуюся с поиска следов хищника. Анализа его поведения. С тщательного изучения местности. С долгого, по нескольку суток, сидения в засаде. Никаких комфортабельных кемпингов и теплых туалетов. Никаких гейм-офицеров, напыщенных придурков, указывающих, куда и когда стрелять. Никаких разрекламированных туров по диким местам, где специально выращены красивые причесанные джунгли и ленивые, разжиревшие от ежедневной кормежки, звери.

Хайнрих любит настоящую охоту. На диких, недавно прошедших терраформирование колониальных планетах. Схватку с мутировавшими хищниками, от которых не знаешь, чего ожидать. С леопардами Нового Конго, способными прятаться в мутных соляных озерах. С волками, считающими человека лакомым кусочком и устраивающими на него облаву по всем правилам. Все эти многодневные перелеты, пешие переходы, жизнь в мокрой палатке, москиты и змеи, смертельный риск, все это – ради единственного сладкого мига, когда палец начинает медленно выбирать свободный ход спускового крючка. В этот момент он становится богом. В его власти – сама смерть. Кто откажется побыть богом хотя бы одно мгновенье?

Хайнриху еще далеко до отпуска. Целых три месяца. Но сегодня вечером он раскладывает винтовку на столе, разбирает ее и любовно чистит каждую ее блестящую деталь. Это целое таинство – подготовка оружия к стрельбе. Запахи ружейной смазки вызывают слюноотделение. Шомпол с простой деревянной ручкой – продолжение руки.

Сегодня у Хайнриха неожиданно возникло непреодолимое желание схлестнуться один на один с самым жестоким хищником. С человеком. Он видел его лицо по визору. Его раскрытый в крике рот. Слышал, как толпа скандирует его имя. Это достойный противник. Сильный. Хитрый. Изворотливый. Хайнрих разглядывает обнаженное мускулистое тело, лоснящееся потом. Вглядывается в безумные глаза. Представляет, как тяжелая пуля войдет чуть ниже левого соска, пройдет навылет, круша все на своем пути, и выбьет кусок спины. Представляет, как остекленеют эти сумасшедшие глаза. Как будет напряжен палец, медленно, очень медленно усиливая нажим.

Он несколько раз произносит это имя. На разные лады. Вслушивается, как оно звучит. Хлестко. Мощно. Прикидывает оптимальную дистанцию для безопасной и точной стрельбы. Километр. Километр будет в самый раз. Никакой хищник не учует охотника за километр. Особенно, если позиция с подветренной стороны. Разве что рысь с Нового Урала. Та способна к телепатическому контакту. Нельзя уделять ей слишком много внимания. Она чувствует опасность. Может быть, этот Уэллс тоже такой? Было бы здорово. Нет ничего лучше намеренной отрешенности, когда перекрестье фиксируется на жертве, а в голове вынужденно крутятся кадры давней студенческой вечеринки, где ты плясал на столе и буйствовал, перебрав дури. Когда ты весь в ожидании сладкого мига и одновременно – где-то далеко отсюда.

Хайнрих внимательно изучает карту района, прилегающего к громаде Этно-холла. Требует у домашней системы сводку погоды на завтра. Определяет направление ветра. Ищет нужное строение. Как назло, с этой стороны нет ничего подходящего. Ни гостиниц, ни многоэтажных парковок, ни технических строений. Но есть широкая парковая зона. Много тенистых аллей, где по вечерам любят обниматься парочки. Густые, почти непроходимые живые изгороди. Дальность чуть больше километра. Видимость будет неплохой. Особенно ночью, когда все выходящие из служебного входа спускаются по широкой, ярко освещенной лестнице.

Дальше – детали. Винтовку снарядить и обернуть непромокаемым чехлом. Слегка прикопать ее в парке сегодня ночью. Выбрать позицию. Прорезать в кустах небольшой проход для обеспечения обзора. И на следующую ночь, оставив машину на бесплатной общественной стоянке на соседней улице, сделать дело. Охрана, полиция, опасность все потерять и закончить жизнь на урановых копях – все это только добавляет остроты завтрашнему приключению. Хайнрих быстро одевается в легкую непромокаемую куртку и прочные брюки армейского образца. Сует в спортивную сумку остро наточенную лопатку и фонарь. Перекидывает зачехленную винтовку со снятым стволом через плечо.

Я долго лежу без сна. Денек выдался долгий. Изматывающие беседы с Мишель, во время которых я не понимал и половины услышанного, потом с Джеком, потом с кем-то из его помощников, потом – в комбинации и тех и других. Еще – с новым техническим директором – немного суетливым мужчиной по имени Хенинг. Человеком, который будет отвечать за свет, звук, эффекты. В общем, за все, что бьет публику по голове, как он выразился. Все хотели от меня согласия на что-то. Интересовались моим мнением. Что-то предлагали. Спрашивали о моих пожеланиях по техническому оформлению и репертуару. А я чувствовал только одно – мне нравится ломать блюз. И того, что мне придет в голову в следующий момент, я знать не мог. Что придет, то и спою. А уж парни не подкачают. Главное – душа. Но они странно на меня смотрели, все эти директора, аранжировщики, менеджеры, финансисты и телевизионщики. Переглядывались незаметно и снова начинали терзать своей тарабарщиной. Пока я не говорил: «На ваше усмотрение». Это еще одна из волшебных фраз, которую я выучил. Скажешь так, и от тебя сразу отстанет и официант в дорогом ресторане, где ни одного знакомого блюда, и человек, который допытывается, какую модель психоэффектов – «иглу», «фон» или «пятерню» ты предпочитаешь для разогрева зала.

И вот теперь я лежу на спине, на краю огромной пустой кровати (на пятерых ее, что ли делали?), и опять ощущаю неприятный холод под сердцем.

– Триста двадцатый?

– Слушаю.

– Пожалуйста, не делай так, чтобы я забыл, о чем я хотел с тобой поговорить.

– Принято.

– Ты знаешь, что я хочу спросить?

– Подтверждаю.

– Пожалуйста, оставь свои казарменные выражения. Ты прекрасно можешь говорить по-человечески.

– Мне хочется изъясняться именно так, – упрямится мой внутренний голос. И это его упрямство без тени дружелюбия совсем выбивает меня из колеи.