— Мама, отец прав, вы не сможете меня остановить. Я уже оформила все документы, визы, сделала нужные прививки, билеты у меня на руках, так что у меня есть пара недель на сборы и все, поддерживаете вы меня или нет, но это уже не просто моя бредовая идея, а реальность.

— Да ты что, не можешь подключить своих людей, чтобы они остановили ее выезд из страны? Это же проще простого, и никакие визы и билеты не помогут! — Губы у мамы дрожали, она была на грани истерики. Переживания за дочь в течение последних месяцев и так накопились у нее на сердце в виде огромного нарыва, но это решение Эрики было последней каплей, и она была больше не в силах сдерживать свои эмоции.

— И чего мы этим добьемся, дорогая? Разве что получим ненавидящую нас дочь, да еще и, возможно, с новым нервным срывом.

— Мама, не плачь, не надо, постарайся меня понять, — пыталась успокоить ее Эрика, вспоминая, как точно так же взывал к ее пониманию Макс, так и не добившись его. «Как все повторяется, — подумала она, — как наши ошибки возвращаются к нам бумерангом! Если бы знать все это наперед!»

Идея уехать в Бугенвиль пришла к ней вскоре после ее выписки из больницы, когда она решила навести порядок в своем доме и наткнулась на эти бумаги, оставшиеся после Макса. Это решение показалось ей настолько верным и простым, что она удивилась, как это она не подумала об этом раньше. Ей виделось, что это и есть тот самый выход, который подсказывал ей доктор Чан и о котором говорил ей Макс в ее снах. Она нашла Глеба, собрала нужные документы и была уже готова ехать. Она вдруг явственно прочувствовала все те ощущения, которые овладели Максом в то время, и ей стало вдвойне больно, оттого что она не могла услышать и понять его тогда — тогда, когда это было ему так необходимо.

— Я просто должна это сделать, понимаете? — продолжала она убеждать родителей. — Иначе я так и не найду смысл своей жизни, а зачем мне жить, не имея его? Не понимая, для чего я живу? Может, я и совершаю ошибку, но это будет моя ошибка, мой опыт, я должна пройти через это, чтобы определиться, что мне делать дальше. Я хочу пройти через то, к чему так стремился Макс, хочу до конца понять, что это такое — отдавать себя людям без остатка, помогая им! Это так долго отсутствовало в моей жизни, что мне придется наверстывать это семимильными шагами. — Глаза Эрики стали влажными при виде маминых слез и отцовского побледневшего и постаревшего лица. Она нахмурилась и крепче сжала губы, чтобы сдержаться и не расплакаться. Но она действительно искренне верила в то, что говорила, она чувствовала в этот момент, что никак не сможет поступить иначе, даже если у нее не находилось достаточно аргументов в пользу своего решения. Это было на уровне ощущений, которые не поддавались логическому обоснованию.

— А если тебя там убьют, если ты заболеешь чем-нибудь ужасным, что тогда, ради чего тогда будут все твои жертвы? — Луиза Иннокентьевна пыталась еще найти доводы остановить ее, все еще предполагая, что ее дочь просто не до конца понимает, на что идет. — Кто их оценит? Что, кроме горя, это принесет нам?

— Ну, мам, не рисуй такие мрачные картины, сколько людей там уже работают, и все нормально, а от тропических болезней я прививки получила. Так что все будет хорошо, — произнесла Эрика, думая при этом, что риск, конечно, все же есть, но тут уж все в руках судьбы. — А насчет того, кто это оценит… Я иду на этот шаг не ради оценки других, а ради помощи другим, ради самой себя и ради Макса. Так что, если ты имеешь в виду оценку наших знакомых здесь, то меня это нисколько не волнует.

— Это я во всем виновата, — вдруг горестно произнесла мама, — если бы я не поддалась изначально твоей глупой идее выйти замуж за этого мальчика, который совершенно не подходил тебе, если бы я предотвратила этот бред с самого начала, все бы обернулось по-другому. Уж лучше бы ты вообще не выходила замуж, чем в итоге мы пришли к такому безумию! Если бы не твой муж, ничего бы такого и не случилось!

Мама уже не сдерживалась и открыто плакала. То, что она говорила, ныло у нее в душе уже давно, с того времени, как она стала замечать, как теряет дочь, как та неумолимо отдаляется от нее.

— Мама, что такое говоришь! Как ты можешь! — Эрика казалась совершенно отчаявшейся. — Ведь это Макс, Макс, а не я, пострадал в итоге от всего этого, это он умер из-за меня, а не я! И если бы не он, я так бы и прожигала свою жизнь совершенно бессмысленным образом, бросая на ветер свои дни. Тогда бы ты была счастлива? Да? Это бы успокоило тебя?

Луиза Иннокентьевна покачала головой, закрыв лицо руками. У нее не осталось никаких доводов. Ее дочь не хотела слушать их слова, она приняла решение и не собиралась его менять.

Родители еще долго сидели в тот вечер у Эрики, узнавая все подробности ее планируемой работы и места, куда она собиралась. Информация была, конечно, не обнадеживающей. Остров находился очень далеко, и похоже было, что жизнь там будет тяжелая, несмотря на то что членам организации обычно пытались создать более или менее терпимые условия. Они никак не могли смириться с мыслью, что их родная дочь, их Эрика, которую они растили для самого лучшего в этом мире, окажется в таких ужасных условиях, на краю света, они никак не могли понять, за что им столько переживаний в жизни, за что им столько неприятностей свалилось на голову за такой короткий срок. «Беда не приходит одна», — в который раз думала мама, утирая уголки глаз.

Позже, вечером, на своем балконе они долго сидели, взяв друг друга за руки, и молчали, не зная, что сказать в такой ситуации. Они привыкли управлять всем в своей жизни, но тут они не могли ничего сделать, не рискуя потерять дочь.

— Может, нам стоит гордиться своей дочерью, — наконец тяжело произнес Евгений Анатольевич. — Не в каждой семье дети стремятся сделать добро затерявшейся среди океана горстке людей, потерявших надежду на помощь. Может, нам стоит гордиться тем, что она решила именно так поменять свою жизнь, а не по-другому?

— Не знаю, не знаю… Тяжело смириться с тем, что моя ласточка, моя взлелеянная доченька окажется там… там, в этом ужасном месте, где нас не будет рядом, чтобы помочь в случае надобности, ведь ей будет безумно тяжело. Как она справится с этим? Я не представляю, просто не представляю себе этого. — Луиза Иннокентьевна покачала головой, и морщинки вокруг ее глаз казались глубже, чем обычно.

— Может, пришла пора ей повзрослеть? Просто она выбрала такой путь, а не другой, мы не можем влиять на ее судьбу на протяжении всей ее жизни, как бы нам этого ни хотелось, дорогая. Она уже далеко не маленькая девочка, какой она была и всегда будет в наших глазах. Мы поставили ее на ноги, мы сделали все, что было в наших силах, а теперь нам только остается смотреть, как она идет, пусть спотыкается, падает, но опять встает и продолжает свой путь. Мы можем только пожелать ей удачи. Возможно, нам надо было это сделать много раньше, и тогда она бы избежала стольких ошибок… Возможно…

Они посмотрели друг другу в глаза, понимая, что столкнулись с извечной борьбой разума и чувств, а родительские чувства, как известно, намного сильнее разума, и потому им было так тяжело принять реальность и осознать, что их дочь внезапно и безвозвратно повзрослела.