В. ПОЗНЕР: И она — преподаватель?..

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Мама работала уже в тот период, когда родился я, она работала в школе, всегда преподавала физику, иногда астрономию и иногда в вузах принимала, потому что у нее было очень хорошее образование. То, что я знаю — отрывками, потому что очень многое скрыто. До сих пор. Я не интересуюсь, потому что те, кто мог рассказать правду, умерли.

Мама всегда говорила, что бьют не по паспорту, а по морде. И она — человек, который многое перенес… Она очень хорошо помнила и 1937 год, и 1935 и много что в этой стране увидела. Единственное, что знаю, что она была замужем первым своим браком за мужчиной, который работал в Обнинске, и она работала в Обнинске. В документах, которые я получил после ее похорон, нигде об этом не упоминается — нет писем в течение 20 лет, нет фотографий. В ее трудовой книжке как бы она жила-жила-жила, исчезла, а потом опять жила. Потому многие вещи для меня вообще за семью печатями, и я в какой-то момент для себя решил: она не хотела, чтобы я знал. Она даже на смертном одре не призналась. И не надо.

В. ПОЗНЕР: Вы носите ее фамилию?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да, я ношу мамину фамилию. Вернее, она жила под этой фамилией. С фамилией тоже куча «но». Много таинственного. Потому что она была из хорошей семьи, но под этой фамилией в Советском Союзе лучше было не жить. Потому что, судя по всему, ее папа тоже работал в таких структурах, где не надо было носить хорошую фамилию. И так далее. Есть, конечно, то, что писали в анкетах в Советском Союзе, и это многих приводит в замешательство, потому что это не совпадает с реальной версией. Вот и все. Но мы тогда должны были что-то писать, и мама должна была заполнять эти бумаги.

В. ПОЗНЕР: Вы уже рассказали о том, что ваша мама совершенно не желала, чтобы вы пошли в балет, и что вы грозно ей сказали «так-то и так-то», и вы до чего-то договорились. Где-то я читал, что она сыграла очень важную роль в том, что вы потом переехали в Москву. И даже сказано, что она сделала все для этого. Это что значит, что она сделала все?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Я вам сейчас объясню, Владимир Владимирович. Вы как человек, живший в Советском Союзе, знаете, что было такое положение о национальных кадрах. Вот, я был не национальный кадр. И почему мама еще была против этой профессии? Мы были слишком далеки от элиты, театрально-балетной, где можно было это получить. На этих местах — там несколько мест было от Грузии — учились, естественно, блатные дети, как это всегда с Кавказа, вы знаете, зам товароведа позвонил этому, тому, и так далее. Я шел в общем списке. Потому, когда встал вопрос о приеме… Несмотря на то, что я действительно (вот это я вам говорю уже как неплохой артист балета, проживший немаленькую жизнь в этом искусстве) с точки зрения мальчика, который пришел в первый класс, был вундеркиндом. Потому что там не надо уметь танцевать — там надо было иметь какие-то способности, поднять ногу, вытянуть, строение ноги, пропорции, да? У меня был на тот момент полный пакет.

Но меня не брали в Москву. Все время что-то мешало. То, что я из Грузии, то, что я с грузинской фамилией, и так далее. И был смешной момент, когда сказали, что надо фамилию поменять. Мамина родная сестра замужем за Романовым. Она — Зинаида Романова. И надо было, чтобы мама отказалась от меня, родная ее сестра меня усыновила и сделала меня… И я помню, мне было тогда 11 лет, и мы сидим на кухне все, обсуждаем. Я маме говорю: «Николай Романов уже, по-моему, был в истории и по-моему, это не очень хорошо закончилось». Все рассмеялись и на этом поставили крест.

В. ПОЗНЕР: Но все-таки каким образом вы попали в Москву?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Очень был интересный момент. Московским хореографическим училищем руководил один из замдиректоров Головкиной, был такой дяденька по имени Дмитрий Яхнин. Он был, так скажем, человек с погонами. Замдиректора по воспитательной работе, что-то такое. И нам очень повезло, потому что мама работала в школе очень много лет, у нее было много родителей, с кем она дружила после даже того, как дети выпустились. Он после войны очень долго работал в Тбилисском артиллерийском училище. И вот, кто-то нашелся, кто с ним дружил много лет, и он просто позвонил. Он одну вещь сказал, что «если у него есть данные, я вам обещаю, что он попадет». И действительно, он пришел на просмотр, и меня взяли в московское училище. Но после этого начинался новый этап. Значит, теперь надо где-то жить, и мама была против интерната. Надо было менять квартиру. Просто совпало: мне было 13 лет, маме исполнилось 55, она оформила пенсию и со мной сюда переехала. Но это было счастливое советское время: там она сдавала квартиру, здесь мы снимали комнату, у нее была пенсия достаточно большая…

В. ПОЗНЕР: А в счастливое советское время можно было сдавать квартиру?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да, можно было, и нам хватало денег. Но в один прекрасный день, Владимир Владимирович, рухнул Советский Союз, рухнули все деньги, пенсии обесценились, и жить стало не на что. И это маму совершенно подкосило. Я считаю, что я танцую на ее костях всю свою жизнь, потому что она делала все, чтобы нам было, на что жить. Несмотря на то, что она была педагогом с 35-летним стажем, когда рухнул Советский Союз, очень многие педагоги ушли из школ. В школе рядом с нашим домом физики не было в течение полугода. И директор мечтала ее взять на работу, потому что мама была очень крупным специалистом. Но не имела права — у нее не было московской прописки.

Но когда я стал взрослым, когда я стал понимать, сколько что стоит, что такое прописка, что такое квартира… Я тут недавно документы какие-то оформлял, и я увидел, в какой момент я прописан в Москве. 9 февраля 1991 года. В марте эта страна рухнула. В марте бы меня уже не прописали, понимаете? А она положила жизнь на то, чтобы меня прописать, потому что без прописки меня бы в Большой театр не взяли.

В. ПОЗНЕР: Насчет того, как вас взяли в Большой театр. Я не знаю, помните ли вы это или нет (вы не могли этого видеть), но когда был первый конкурс имени Чайковского и победил Ван Клайберн, то Рихтер, который был среди членов жюри, поставил Ван Клайберну 20 баллов, а всем остальным поставил 0. И Клайберн победил. И я иногда думаю: «А если бы не было Рихтера, если бы Клайберн не победил? Все равно это был настолько яркий, талантливый человек, что он пробился бы». Теперь ваш случай. Госэкзамен. Вас в списках, чтобы попасть в Большой театр, нет. Смотрят списки, видит вас Григорович и говорит: «Грузину — пять и взять в театр». Говорят: «Как это?» Он говорит: «Очень просто». Он пишет вас под первым номером, несмотря на алфавитный список, и таким образом в какой-то степени решает вашу судьбу.

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Все, моя судьба решена Григоровичем.

В. ПОЗНЕР: Если бы не было Григоровича (я продолжаю параллель с Ван Клайберном), как вам кажется, вы бы выбились в первачи?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Нет. Я маме сказал такую вещь: «Если меня не возьмут в Большой, я никуда не пойду». Вообще не пойду. Сначала-то я хотел попасть в сказку, потом я понял, что моя сказка — это восемь колонн, квадрига и потому что это самое лучшее в стране. Мы тогда не знали, что есть что-то другое, страна была закрытая. И моя мечта была только о Большом театре.