Он был в дурном расположении духа и вполне способен был испортить мне один из самых приятных вечеров в моей жизни.

– Поль!..

– Черт возьми! Видно, кузен, видно, что ты не приехал, как я, из диких стран. Ты ничего не понимаешь! Это счастье слышать, петь, ругать, клясться по-французски. Уже пятнадцать дней я как сумасшедший. Выходя из катера, который привез меня на материк, я кинулся на шею к первой попавшейся мне навстречу женщине и поцеловал ее три раза, когда вдруг заметил, что она стара и дурна.

При виде этого энтузиазма Шарль де Лонгеваль не мог удержаться от улыбки.

– Вы несчастливец, любезный господин Берто, – сказал барон де Блиньяк, – клянусь честью, хорошенькие девушки – не редкость в добром городе Дьеппе.

Господин де Блиньяк чокнулся с увлечением, которое показывало, что в этом тосте для него нет ничего небывалого.

– Да, – сказал белокурый офицер своему двоюродному брату, – если ты наведешь этого добряка де Блиньяка на тему его побед, то увидишь, что он будет стараться доказать нам, что он Купидон, переодетый в старого воина, чтобы избежать любви и ласк женщин.

– Если бы вы спросили у отцов и мужей предместья Полле, любезный де Лонгеваль, то узнали бы, что тот, кого вы называете старым воином, поопаснее некоторых молодых людей, прикрывающих свои неудачи маской равнодушия, которому никто не верит.

Горькая улыбка скользнула по губам того, к которому обратился де Блиньяк.

– Фи! Ваше предместье Полле, – воскликнул юноша, – при одном этом слове я ощущаю запах рыбы, который бросается мне в нос и душит меня. Ей Богу, барон, я считал ваших прекрасных подруг совсем другого класса. Расскажите мне о придворных дамах, столь возвышенных, столь благородных, с их лебедиными шеями, их руками белизны слоновой кости, видневшимися из волн кружев, с их тонким и стройным станом, облаченным в шелк и бархат. Ах, я понимаю, что мы пренебрегаем вечным проклятием из-за этих красавиц, гордые взгляды которых как бы нехотя склоняются к простым смертным, как мы с вами. Я их видел только мельком, но не переставал мечтать о них.

– Ей Богу, – сказал де Блиньяк, изъявляя жестом свое согласие, – вы тонкий малый. К черту, с таким множеством способностей, почему вы не попросите у господина де Мазарини корнетство в полку де Ла Боассьер? Раньше года, если бы этот «восьмой мудрец Греции», которому вы приходитесь двоюродным братом, не препятствовал моим урокам, я бы сделал из вас безукоризненного дворянина…

– Искренне благодарен вам за ваши милосердные намерения, любезный де Блиньяк, но мой двоюродный брат уже на службе.

– На службе? Но вы мне тогда говорили, что господин Берто путешествует по своей охоте на корабле, который снимается с якоря только по его приказанию.

– Он, – продолжал лейтенант, – состоит на службе у господина, который никогда не совершает несправедливостей, никогда не показал себя неблагодарным, и который вознаграждает тех, кто посвящает себя его интересам в справедливой соразмерности усердия и заслуг.

Де Блиньяк вздохнул. Это, вероятно, означало, что он никогда не встречал в своей карьере подобного начальника.

– Как называется этот феникс из королей? – спросил он.

– Он называется Коффр-Фор.

При этом слове глаза гасконского дворянина забегали в своих орбитах и заметали искры.

– Я вас не понимаю, – пробормотал он.

– Я растолкую вам загадку, – сказал молодой человек, – под которой Шарль представил вам мое положение. Мой отец был одним из директоров могущественной ассоциации, которую называют «Обществом Новой Франции» и которая разрабатывает канадские месторождения. Я имел несчастье потерять своего отца и, весьма естественно, что вместе с огромным состоянием я приобрел положение в свете, которое дает мне возможность удвоить его.

Де Блиньяк погрузился в мечтания.

– Черт возьми, – сказал он дрожащим голосом, – и это общество? Каким образом вступить в него человеку благонамеренному, который этого желает?

Его лицо, которое яркой краской покрыла алчность, сияло, как кастрюля из красной меди, и так явно выражало жадность, которую породили в его душе эти подробности, что Поль Берто и его двоюродный брат одновременно разразились громким смехом.

Де Блиньяк закусил губы и продолжал с притворным равнодушием:

– Эта разработка «Новой Франции», о которой вы только что говорили, называется торговлей, а дворянин не может принимать в ней участия, не изменяя себе. Мы не бретонцы.

– Баста, мой бедный де Блиньяк, – сказал Шарль де Лонгеваль, – ваши три серебряные монеты на лазоревом поле, представляют ваш щит, походящий на мерлетты, украшающие мой герб, и весьма нуждаются в позолоте.

– И на самом деле, – сказал гасконец, с уверенностью показывавшей, что, несмотря на возражение самому себе, он далеко не считал дело невозможным, – почему бы вам не отправиться с нами, лейтенант?

– Это другое дело, – отвечал офицер, лицо которого помрачнело, – к моей ноге прикреплено ядро, которое мешает мне переступить борт судна.

– Ну! – воскликнул Поль, – Шарль начинает свою песенку de profundis. В первый раз вы оплошали, де Блиньяк, у нас нет вина!

– Бодрилльяр! Эй, Бодрилльяр! – заревел гасконский дворянин с поспешностью, доказывавшей его сокрушение. – Трактирщик проклятый! Тройной плут, явишься ли ты, когда зовут тебя?..

Кавалер де Блиньяк не успел еще закончить фразу, как Бодрилльяр явился на пороге в подобострастной и униженной позе, что бесспорно доказывало, что старый офицер не напрасно хвастался своим влиянием над трактирщиком.

– Бодрилльяр, подойди и поклонись, – продолжал де Блиньяк, – ты в эту минуту пользуешься честью иметь в своем доме молодого барина, знаменитее всех дворянчиков виконтства, потому что он так богат, что, если захочет, может купить все их дворянства. Кроме того, он мой друг. Потому старайся, чтобы ему было оказано все внимание, которое требуют его достоинства. Когда он спросит вина, то не подавай пикетта, или я пришлю к тебе шалунов, которые так хорошо подбрасывают на скатертях.

Бодрилльяр поклонился с подобострастным видом, внушенным ему как сообщенными подробностями, так и угрозами де Блиньяка.

– А теперь, – еще прибавил последний, – принеси нам еще несколько бутылок нектара, который был бы своими качествами повыше того, который ты уже подавал нам.

– Но, – пробормотал трактирщик, – я осмелюсь заметить господину барону, что вино, которое я предложил их почтенной компании, было наилучшее, которое я только имею, и…

– Без возражений, вино должно быть наравне с весельем, crescendo, как говорят наши соседи итальянцы. Вина и карт!

– Карт, к чему это? – спросил Шарль де Лонгеваль.

– Закончить вечер подобным образом, без партии ландскнехта! Мой любезный, как человека, имевшего честь принадлежать к флагам судов Его Величества, и к полку де Ла Боассьер, я вас нисколько не понимаю!

– Как вам угодно, любезный мой де Блиньяк, – отвечал лейтенант, – но ландскнехт вдвоем, я думаю,