с такой силой, что тот, не будучи в состоянии удержаться от крика боли, выпустил из руки свое орудие, которое со звоном упало на пол.

– Ты лжешь, – заревел гасконец, – если бы это случилось так, как ты рассказываешь, несмотря на то, что он был герцог, сын короля, я бы, наверное, потребовал от де Бофора объяснения.

– Вы так и сделали, потому что столь же самоуверенны, сколь храбры; но результатом вашего вызова было только то, что вас отвели в Бастилию, вследствие чего вы лишились случая получить командование ротой, которое вам обещал де Монтиньи в своем полку. Ваша ли это история и хорошо ли я знаю все, что вас касается, господин кавалер де Блиньяк?

– Тьфу ты черт, – сказал Поль Берто, – мне кажется, что вы веселитесь не так, как предполагали, господин де Блиньяк.

Де Блиньяк скорчил весьма кислую мину и подошел к незнакомцу.

– Кто вы, – спросил он его? – Я перерыл всю свою память и не мог найти в ней воспоминания ваших черт лица и вашей особы.

– Это весьма естественно, господин кавалер. Дворянин, как вы, пресмыкаясь, проходит мимо насекомого, не замечая его.

– Это притворное унижение не обманет меня, милостивый государь. Где вы узнали все эти подробности о тех лицах, о которых вы только что говорили?

– Господин кавалер, – отвечал незнакомец тем же саркастическим тоном, – насекомое, с которым я себя сравнил, между былинок травы, скрывающей его, глядит на светила, и малейшее расстройство запечатляется в его памяти.

– Все это не говорит мне о вашем имени, а я именно его хочу знать.

– Вы о нем не спрашивали, когда пригласили меня сесть за ваш стол; теперь я имею право в этом вам отказать.

– Я его узнаю, черт возьми, – воскликнул кавалер, подняв шпагу, встав в позицию и, топнув два раза ногой в виде вызова, обнажил свою рапиру. – Обманщик, защищайся!

Молодой товарищ де Блиньяка бросился между ним и незнакомцем, который стоял, скрестив руки, но не сделал ни одного движения.

– К моему величайшему сожалению, – сказал он своим твердым и убедительным голосом, – я должен буду заступиться за этого господина и встать против вас, любезный де Блиньяк: ваши недавние намерения были столь мало милосердны, что ваш настоящий гнев имеет вид весьма неприятный.

– Равная партия, черт возьми, – воскликнул гасконец, – ко мне, ко мне, любезный господин Берто, славная дуэль! Вот что еще лучше ландскнехта!

Юноша разразился смехом.

– Обнажать шпагу против моего брата? Вы с ума сошли, кавалер! Решительно вам не везет в эту ночь, и счастье для ваших экю, что мы отказались играть. Вложите в ножны, вложите в ножны! Что за дьявольщина! Не можете же вы драться с человеком, который защищается не более столба, врытого в землю, в который пускают дротиками!

– Я тебя отыщу, обманщик!

– Да сохранит вас от этого Господь Бог, кавалер, – сказал незнакомец, – а теперь позвольте мне объясниться. Если я вам напомнил ваше прошлое, которое, по-видимому, вам неприятно, то я только хотел заставить вас обратить некоторое внимание на мои слова, когда я говорил вам о будущем.

– О будущем, – повторили в одно время все трое.

– Да, господа, о будущем, – повторил незнакомец простым, но уверенным голосом.

В одну секунду всякий след гнева исчез с лица де Блиньяка.

– Именем Господа Бога, – воскликнул он, – вы астролог этого повесы Консини, последнего во Франции? Но я думал, что его повесили на Гревской площади, а предварительно сожгли его любовницу.

– Я вовсе не астролог, господин кавалер, я просто человек, который наблюдает, сравнивает, припоминает и – ничего более.

– И что будет со мной, если я пренебрегу вашими советами.

– Вас постигнет несчастье, какое еще до сих пор с вами не случалось.

– Это очень неопределенно, милостивый государь, и вы должны быть еще столь любезны, чтобы указать мне камень, о который я споткнусь.

– Вы за вашу страсть, лишившую вас состояния, обесславившую ваше звание солдата, поплатитесь жизнью, господин кавалер де Блиньяк.

– Я, может быть, задохнусь от волнения, выиграв сто тысяч пистолей у Мазарини, и затем последует паралич?

– Нет, милостивый государь, вы умрете насильственной смертью.

– Такая смерть – достойная солдата, и я благодарю вас, мой любезный, за предсказание. – Не благодарите меня так, господин кавалер, – возразил незнакомец, – потому что я должен прибавить, что вы умрете через веревку.

– На виселице?

– На виселице.

– Это менее вероятно, любезный господин мой, потому что вам должно быть известно, что я – дворянин, а дворян не вешают.

– Я ничего не объясняю, господин кавалер, я говорю и ничего более.

– Клянусь честью, милостивый государь, – сказал Поль Берто, подойдя к незнакомцу, – вы, верно, скажете и мне что-нибудь?

– После того что я сказал вашему товарищу, – отвечал он, – ваше любопытство, милостивый государь, слишком отважно.

Говоря эти слова, он взял руку молодого человека и внимательно рассматривал ее линии.

В это время вмешался кавалер де Блиньяк.

– Я предупреждаю вас, милостивый государь, – сказал он, – что этот второй опыт не будет иметь для меня ничего убедительного. Легко разгадать лицо, которое, как мое, носит отпечаток всех страстей своего хозяина; так же легко наобум читать и на лице юноши, которому двадцать лет, затем, обладая небольшой проницательностью и некоторым воображением, легко сделать предсказание, которое не лишено правдоподобия, и таким образом рассказывать сказочки честным людям. Вы хотите, чтобы я питал полное доверие к перспективе, которую вы открыли на моем горизонте, чтобы считать себя повешенным, как был повешен покойный Иуда Искариот? Испытайте свои знания на мраморном облике моего товарища; объясните нам причину печали, которая облекает его чело большим количеством туч. Если вы откроете то, чего я тщетно добиваюсь уже три года, с тех пор как он стал моим сослуживцем, я поверю кабалистике, как во времена Катерины Медичи[5].

Шарль де Лонгеваль подал в свою очередь руку. Незнакомец лишь только успел овладеть ею, как погрузился в лихорадочное созерцание того, что имеет характер феномена.

– Странно! Странно! – бормотал он.

– Ну, что же, черт возьми, – сказал гасконец, – что, не сбивается ли с толку ваша тарабарщина?

Незнакомец встал, его мрачное лицо выражало неопределенное волнение.

– Вы рождены под жестоким созвездием, милостивый государь, – сказал он вполголоса, – и по морщинам вашего лба и по глубоким бороздам вашей руки я отгадываю вашу жизнь, управляемую фатализмом, какое мы встречаем не часто.

– Гм! Гм! – сказал кавалер де Блиньяк, – вот безобидное предсказание.

– Тише! – вскричал молодой офицер.

– Вы любили; предмет вашей любви стал к вам еще ближе через узы родства, и эта привязанность, столь чистая, сделалась преступлением… Вы хотели бежать, вы