Мама подавляет желание закатить глаза.

— Ладно, — говорит она. — Это очень хорошо, Ли. Правда. И, будь добра, перестань ковырять кутикулу. — Мама встряхивает пальцы Лео, и у той мелькает мысль, что весь этот заряд доброты сейчас исчезнет, но мама вдруг встает из-за стола и притягивает ее к себе. Что бы в жизни ни изменилось, от мамы, как и раньше, пахнет мылом, стиральным порошком и стильными сухими румянами от «Сефора», которые Нина у нее постоянно таскала. Это не пустяк, и Лео обнимает маму в ответ, благодарная за эту привычность, возможность зацепиться за что-то постоянное.

Так они стоят с минуту, а потом Лео поднимает голову от маминого плеча и смотрит в окно, выходящее на дом соседа.

— Ма-ам.

— А? — Мама ласково гладит ее по волосам.

— Мистер Грейер поливает газон.

— И что?

— Кажется, он забыл надеть штаны.

Мама немедленно разнимает руки.

— Так, пора заказывать жалюзи!

К их компании присоединяется Денвер — радостно вывалив язык, песик энергично виляет хвостом и цокает когтями по полу, — и впервые за много месяцев дом кажется не таким опустевшим.

13 декабря, 23:03. 118 дней после аварии

Когда Ист высаживает Лео у дома, над крыльцом вспыхивает фонарь. Лео поднимается по ступенькам, но ключи ей не нужны, потому что мама уже отпирает дверь. Ист уезжает. Лео машет ему на прощанье и, слегка поежившись, входит с сырого вечернего воздуха в теплый дом. Теперь, без Нины, в нем пахнет иначе. Нинин шампунь, духи, мятная жвачка — все это исчезло. Теперь дома пахнет разогретой в пятый раз едой, сухим собачьим кормом и пылью, которая лежит на всех поверхностях. Даже искусственная рождественская елка — и та заваливается набок. Дом словно бы погрузился в сон, ожидая возвращения Нины, уснул, будто красавица-принцесса, разбудить которую способен лишь поцелуй любви.

— Кто тебя привез? — спрашивает мама, еще не закрыв дверь. — Мама Мэдисон? — По язвительному маминому тону ясно: она отлично знает, что это определенно была не мама Мэдисон.

— Нет. — Лео ставит сумочку на столик у двери. Раньше здесь стояла фотография Нины, Лео и Денвера — и сестры, и пес широко улыбались в объектив. Лео не знает, куда делось фото, а спрашивать не хочет, почти боится.

— Так кто это был? — Под халатом на маме фланелевая пижама, Нинин подарок к Рождеству. Нина подарила ее маме три года назад и с тех пор частенько одалживала. Принт на пижаме — улыбающиеся кружки с горячим кофе — кажется таким родным и привычным, что Лео опять едва сдерживает слезы.

Ей хочется обнять маму, рассказать про вечеринку и скандал, про то, что все от нее отвернулись, потому что не знают, как реагировать на случившееся. Лео хочет рассказать маме, как это тяжело — ничего не помнить о последних мгновениях Нины, и как страшно думать о том, что когда-нибудь память о них вернется. Лео хочет рассказать, как пугают ее грядущие каникулы, как сильно она боится, что Рождество принесет одну лишь боль, как страшно испытывать эту боль и сознавать, что все, кто тебе дорог, тоже от нее страдают, и что все вокруг стало чужим, даже родной дом. Вместо этого Лео говорит:

— Меня подвез Ист, — и начинает рассказывать о ссоре, о Кае и Эйдане, Дилане и Софи, о том, как у Брайдена за долги отобрали его «Ламборгини», но мама перебивает:

— Ист. — Она вопросительно изгибает бровь. На щеке — вмятина от подушки, но телевизор в гостиной еще работает. — Тебя привез Ист.

Лео охватывает острое чувство, что она где-то накосячила.

— Ну да, Мэдисон еще не собиралась домой, поэтому…

— Ты села в машину к Исту.

Ох, думает Лео.

— Лео, отвечай! — рявкает мама. — Почему ты поехала с Истоном?!

— А что, нельзя? — огрызается Лео.

— Я тебе разрешала ездить с ним? — кричит мама. Ее широко распахнутые глаза полны гнева, и Лео с ужасом вспоминает больницу и мамино лицо, когда она бежала по коридору.

— Он просто подвез меня до дома! — кричит Лео. — Все остальные пили, и…

— У вас был алкоголь?!

В этот момент Нина бы громко вздохнула и, глядя на сестру, изобразила бы жест «рукалицо».

— На вечеринках всегда бывает алкоголь! — выпаливает Лео и только потом понимает, что лишь глубже себя закапывает. — Думаешь, там все вышивают крестиком и пьют лимонад?

— Ты тоже употребляла? Вместе с Истом?

Судя по интонации, мама не вопрос задает, а как будто требует от Лео подтвердить ее худшие опасения. Лео выходит из себя и от этого теряет способность ясно соображать; ей страшно; она злится, что Нина опять ее бросила, опять заставила разгребать все это в одиночку. В глубине души Лео понимает, что не права, но сейчас ей плевать.

— Я не пила! — лжет она. — И Ист не пил! Вот почему он отвез меня домой!

На мгновение мамины глаза вспыхивают, и Лео становится чуточку не по себе от невольной мысли, что вот сейчас, впервые с того чудовищного августа, мама ожила.

— А теперь послушай меня. — Мама делает шаг вперед. — Мы устанавливаем новые правила. Прямо. С этой. Минуты.

Лео не может удержаться от смеха:

— Зачем? Я нигде не бываю, ничем не занимаюсь. Как ты меня накажешь? Посадишь под домашний арест? Не разрешишь выходить из комнаты? — Закатив глаза, Лео хочет обойти маму. — О нет, только не это.

Внезапно мама перерезает ей путь к лестнице.

— Впредь я запрещаю тебе садиться в машину к Исту. Ясно? Строго-настрого запрещаю! — Мама наставляет на Лео дрожащий палец.

— Мам, Ист не убивал Нину! — в отчаянии выкрикивает Лео. — Он просто был за рулем!

— Потому что вез вас с вечеринки…

— На которую хотела пойти Нина!

— …на которую я категорически запретила идти вам обеим!

— То есть теперь и я виновата?

Мама колеблется и молчит. Кружка, наполненная дымящимся латте, весело подмигивает Лео. Лео ненавидит эту пижаму, ей тошно от того, что мама до сих пор