— Я облажался, Сьюки. — Обняв свою собаку, я уткнулся лицом ей в шею. Издав болезненный рык, я сморгнул подступившие слезы, пока мой разум лихорадочно перебирал все плохие воспоминания о Шэннон, которые у меня были, пока я не почувствовал, что вот-вот взорвусь. — Я так сильно облажался, девочка, — признался я, зажмурив глаза, когда резкий всхлип вырвался из моей груди. — Господи.

В дверь моей спальни тихо постучали. — Джонни, я могу войти?

— Нет, — выпалил я, напрягшись. Я был удивлен, что моя мать впервые в жизни действительно спросила моего разрешения. — Просто… просто оставь меня в покое, ма. Пожалуйста.

Последовала долгая пауза, а затем звук удаляющихся шагов заполнил тишину, становясь все тише и тише, прежде чем закружиться вокруг, становясь все громче. Дверь моей спальни распахнулась, и вошла мама. — Прости, любимый, но я не могу этого сделать.

И они назвали меня бульдозером.

— Я знаю, ты злишься на меня, — сказала она, сокращая пространство и садясь рядом со мной. — И ты имеешь полное право так себя чувствовать. Я тоже злюсь на себя. — Протянув руку, мама потрепала Сьюки за ушами, прежде чем отодвинуть ее в сторону и придвинуться ближе ко мне. — Но ты прошел через ад за последние несколько дней. — Положив руку мне на плечо, она добавила: — Мне нужно, чтобы ты знал, что я здесь. Мне нужно быть здесь ради тебя.

— Я знаю, что ты здесь, ма, — пробормотала я, сосредоточив взгляд на двери моей ванной комнаты. — Никогда не думал, что это не так.

— Я поговорила с папой о том, что случилось с Шэннон, — мягко добавила она, сжимая мое плечо. — Я знаю, ты, должно быть, сейчас в замешательстве.

Я тяжело вздохнул. — Это один из способов выразить это.

— Это нормально чувствовать себя неуравновешенным из-за этого.

— Я больше не знаю, что я чувствую, — пробормотала я, пощипывая переносицу. — Все просто… зашкаливает. — Опустив голову, я сделал несколько успокаивающих вдохов, задаваясь вопросом, как, черт возьми, моя жизнь пошла по этому гребаному пути. — Я чувствую, что тону в их боли, ма, — хрипло признался. Мне кажется, что я тону в ней.

— Ты умный мальчик, Джонни, но ты эмоционально не готов справиться с тем, чему подвергся сегодня вечером, и это нормально.

— Во всем этом нет ничего хорошего, — выдавил я сквозь стиснутые зубы. — Взрослый мужчина избивает свою дочь до полусмерти, годы терроризирует ее, кладет на больничную койку и просто ускользает, чтобы спрятаться? — Я в отчаянии всплеснул руками. — Как ты думаешь, Шэннон эмоционально подготовлена, чтобы справиться с этим? Потому что я, честно говоря, не понимаю, как. — Я откинул голову назад, расстроенный больше, чем мог справиться. — Я не понимаю, ма, — прошипел я, чувствуя, как во мне снова поднимается гнев. — Я не понимаю, как мужчина мог так поступить со своим ребенком.. — Я сжал челюсти и вдохнул через нос, больше всего на свете сейчас мне нужно было сохранять хладнокровие. — Как кто-то мог так поступить с ней.

— Иногда люди совершают ужасные и необъяснимые поступки, любимый, — тихо ответила мама. — Нет разумного способа понять безумие, любимый, так что не своди себя с ума, пытаясь это сделать.

— Но я просто…

— Она тебе небезразлична? — Мягко вмешалась мама. — Мы знаем, Джонни, милый.

— Месяцы, ма, — выдавил я, чувствуя беспокойство. — Я знаю Шэннон месяцы, и зная, что каждый день из этих месяцев она возвращалась домой из школы к этому.. — Я покачал головой и сделал несколько глубоких, успокаивающих вдохов, прежде чем продолжить, — Я подвел ее. Я просто еще один в длинном списке людей, которые ее подвели.

— Ты не подвел ее, Джонни. Ты не знал.

— Я знал, что что-то не так, — возразил я. — Я так и знал!

— Потому что у тебя всегда было хорошее представление о том, что правильно, а что нет, — ответила мама. — Это то, что делает тебя особенным, любимый. Ты всегда барабанил в свой собственный ритм. Защищал аутсайдеров. Ты никогда не был из тех, кто встает в очередь или следует за толпой. Даже когда ты был маленьким, ты шел своим путем, Джонни.

— На самом деле это не помогает, ма, — проворчал я.

— Я пытаюсь сказать, что ты, очевидно, что-то увидел в Шэннон. Что-то, что ты хотел защитить. Но спасать мир — не твоя работа, Джонни. Ты не должен был знать, что с ней происходило, так что не перекладывай это на свои плечи.

— Да, ну, очевидно, он алкоголик, — усмехнулся я. — Как будто это повод использовать своих детей в качестве боксерской груши.

— Это не оправдание, — согласилась мама. — Это преступление.

— Я ненавижу его, — выплюнул я, практически задыхаясь от возмущения. — Я хочу выследить этого подонка и причинить ему какой-нибудь серьезный вред.

— Но ты этого не сделаешь.

— Нет, я не буду. — Я уставился на свои ноги. — Потому что я едва ли могу сейчас отлить сам.

— Нет, — поправила мама, потирая мне спину. — Потому что ты стоишь на пороге карьеры, ради которой работал всю свою жизнь, и это не стоит того, чтобы бросать все ради повышения, каким бы удовлетворяющим это ни было в данный момент.

— Знаешь, ма, я понял, что что-то не так, в самый первый день, когда встретил Шэннон. Я, блядь, знал, что что-то не так, как будто у нее были секреты, но я просто… — Я позволил своим словам затихнуть и пожал плечами. — Я не думал, что они были такими.

— Откуда ты мог знать, Джонни?

— И она, — продолжил я, глядя в никуда конкретно. — Я не доверяю ей.

— Она?

— Мама Шэннон, — выплюнул я. — В ней есть что-то серьезно не в порядке. Например, как… как, во имя всего святого, она позволяет своим детям жить в таком доме? — Я посмотрел на свою мать в поисках ответов. — Как, ма? Как это работает?

— Я не знаю, Джонни.

— Разве у нее не должно быть каких-то неприятностей? — Я сжал руки в кулаки при этой мысли. — За то, что не вмешалась? Разве это не пренебрежение… или неспособность сделать ебаный шаг вперед?

— Следи за своим языком.

— Правда? — Я выгнул бровь. — Ты собираешься прочитать мне лекцию именно сегодня? Серьезно?

Мама тяжело вздохнула. — Что сказала Шэннон по этому поводу? О своей матери?

— Ерунда, — пробормотал я, опуская взгляд на свои колени.

— Вещи?

— Я говорю не о том, что она мне говорит, ма, — ответил я. — Это личное. Но у меня плохое предчувствие насчет этой женщины. — Опустив руку на бедро, я начал унимать боль, которая нарастала в моем теле. — Она должна была вернуться домой либо завтра, либо в четверг, но это значит,