— Да, я хотел выкупить тебя.

— Госпожа не позволит. А господин слишком жаден, он заломит такую цену, что…

— Миллион садитов, — перебил ее Литий. — Только за миллион он согласен продать тебя насовсем. Но я не знал о его аппетитах, когда только задумывал этот план… Я был готов заплатить тысячу, пять тысяч… даже десять! Но у меня нет миллиона садитов.

— И что теперь? — Кера посмотрела на него задумчиво. Этот мужчина нравился ей, но она не знала его, не любила его, не хотела за него замуж… Ей лишь было интересно, что он собирается делать.

— Я добуду эти деньги. Или просто выкраду тебя. Но лишь когда ты сама захочешь этого… В моих глазах ты не рабыня, а свободная женщина.

— Почему ты сразу не рассказал обо всем? Зачем было нужно ждать, когда я отдамся тебе? — удивилась девушка.

— Я пока совсем не знаю тебя, — признался мужчина. — И ты меня тоже. Но если бы я сказал, что влюблен и что хочу освободить тебя, как я мог бы быть уверен, что ты искренне хочешь меня, а не ложишься со мной в постель, чтобы стать свободной?

— Но я не хочу быть свободной, — возразила Кера. — Я рабыня с рождения. Моя мать и мать моей матери были рабынями. К чему мне свобода? Я не знаю, что мне с ней делать.

— Я покажу тебе, что с ней делать, — пообещал Литий. — И ты захочешь освободиться. А пока у нас есть еще семь дней, чтобы заниматься любовью и гулять где вздумается… Я обещал показать тебе свою мастерскую. Ты все еще хочешь посмотреть ее?

— Да, пожалуйста, — Кера кивнула.

— Тогда одевайся, сначала нам нужно позавтракать.

Он притянулся к ее губам, чтобы поцеловать, и девушка не отпрянула, хоть и не испытывала к нему никаких чувств. Впрочем, девственная кровь, которой были измазаны ее бедра, говорила о другом.

— Добро пожаловать, Каа-Тсетта, вы — самый дорогой гость в нашем доме, — госпожа Мариса лично отворила ворота виллы и впустила ведьму-целительницу во двор поместья.

— О, эти бойцовские школы, проклятые всеми богами нашего мира, — мрачно проворчала горбатая старуха, подпирая сухую землю кривой клюкой. — Здесь пахнет кровью, ты чуешь?

Мариса невольно втянула носом воздух, но не почувствовала ничего, кроме запаха цветущих в саду растений:

— Вам кажется…

— Это тебе кажется, — ведьма махнула на нее рукой. — Неудивительно, что одно дитя решило покинуть этот дом, а второе никак не хочет в него приходить… Дурная тут энергетика, дурная. Ну, что ты встала? Идем.

Растерянная Мариса поспешила вслед за старухой, которая хоть и выглядела разваливающейся на куски, на самом деле была живее всех живых. От нее пахло лесом, из которого она пришла, смолой, медом, кошачьей мочой, сухими травами и рыбьими внутренностями. Этот специфический запах шлейфом разнесся по всему двору и проник в каждую замочную скважину и дверную щель, так что несколько рабов даже выглянули из казармы поглазеть, что пришел, но увидели ведьму и сразу скрылись обратно. Ведьмы не любили бойцов — это всем было хорошо известно. Лучше было не попадаться им на глаза.

В покоях госпожи для ведьминского ритуала уже было приготовлено все необходимое: покрытая белоснежной тканью постель, тазы с чистой водой, склянки с кровью артахесисов, травы, благовония, красные свечи и кинжал, которым целительница должна была порезать свою ладонь и ладонь госпожи.

— Раздевайся, — приказала Каа-Тсетта, и Мариса как-то медленно и неловко принялась развязывать тесемки на своем платье. Мариса была смелой и своенравной женщиной, но перед этой сморщенной, маленькой старухой робела, как ребенок. — Поторопись. Я видела столько женских и мужских тел, что не перечесть… Твое тело — твой храм, не нужно смущаться показывать его, пускай даже старой ведьме.

Мариса разделась донага и легла на постель, вытягивая ноги, а ведьма, скинув с себя волчью шкуру и оставшись в одном балахоне, принялась зажигать вокруг нее свечи, поднося к фитилям большой палец и шепча что-то себе под нос на древнем языке лесных божеств.

21 глава

Арвор вздохнул и притянул Исмин к себе. Девушка дрожала от холода, потому что за пределами камеры была глубокая ночь, а заморозки неожиданно ударили еще вечером. В казармах шептались, что это потому, что в дом пришла ведьма… Но Арвор знал: у Каа-Тсетты хорошая репутация, она избавляет женщин от бесплодия, мужчинам возвращает их мужскую силу, а детей лечит от осенней лихорадки, самой страшной болезни их мира. Вряд ли это ведьма принесла с собой холода. Скорей всего, просто испортилась погода…

Исмин льнула к нему всем телом, маленькая и хрупкая, в своем тонком сиреневом платьишке, дышала в шею, щекотала ресницами его подбородок, доверчиво обвивала руками-веточками сильные плечи. Арвор и не знал толком, что испытывает к этой девочке, была ли она для него только другом или чем-то большим, но ему хотелось защитить ее, уберечь от этого жестокого мира… Как только мог. Как умел.

Для Исмин все было иначе: она уже была влюблена в Арвора, и чем дальше — тем крепче. Она не знала раньше чувства любви, да и само слово «любовь» произносила разве что в отношении родителей и сестры, но рядом с этим мужчиной ей было спокойно, и тепло, и сладко. Сейчас, после ночи в лапах патера Мэгли, она особенно остро ощущала пьянящий аромат масел, которыми Арвор натирал свое тело после побоев, его жесткие, в мозолях и порезах, но такие ласковые ладони, его теплое дыхание и хриплый голос, от которого по телу бежали мурашки…

Ей было так плохо в ту проклятую ночь, когда Мэгли делал с ней дикие, безумные вещи, что теперь, чтобы очиститься, она должна была впустить в себя Арвора, должна была почувствовать внутри его пальцы и его член, должна была подставить губы его поцелуям, а тело — его ласкам. Она должна была запечатать его нежностью, его страстью, его чувственным напором всю ту боль, что причинили ей до этого.

Арвор, хоть и собирался стать для Исмин лишь другом, вновь не сумел отказать ей, и изнурительно-долго, отчаянно-крепко, мучительно-сладко любил ее до самого рассвета, а потом, прежде чем отпустить, залечивал немного