К тому времени, когда он приступил к опробованию сыра, Томас уже досконально знал, о чем и с кем будет в ближайшие часы говорить и что делать, чтобы поскорее выйти из заточения.

Ральф быстро шел, почти бежал по тропинке. Перед глазами стояли картины минувшей ночи, в ушах звучали голоса. Собственно, один лишь голос — Анны. Как смела она упрекать его в невнимательном, жестоком даже отношении к Томасу, когда тот рыдал у нее на груди?.. Ну, на плече. И как простодушно она спрашивала: неужели эти слезы не доказывают его невиновность? Ведь если уж мужчина позволяет себе рыдать в присутствии другого…

Эх, женщины! Они думают, что мы никогда не плачем. Он, Ральф, не один раз видел плачущих навзрыд солдат. Да и как не заплакать, если видишь, как твои друзья и братья взывают к своим матерям, в то время как раскаленная смола медленно превращает в пепел их тела, когда они умирают от смертельных ран?.. Да, Господь сотворил Еву из ребра Адама, но почему Он не вложил побольше милосердия в ее сердце? Тогда ее дочери не воображали бы, что мужчины не умеют страдать и горевать.

Он сплюнул в лужу и остановился, чтобы перевести дыхание. Дождь, кажется, утих, но ветер по-прежнему пронизывал до костей. Ральф продолжил, уже намного медленней, свой путь к лазарету, размышляя о том же — о женском легковерии.

Да, слезы могут быть вызваны болью — душевной или телесной, но они ни в коей мере не свидетельствуют о невиновности. Какая чушь! Ральф не кривил душой, когда признавался себе, что любит Томаса больше, чем своих братьев, но это вовсе не означает, что он ни в чем не подозревает его. Напротив, убежден, что тот в чем-то виновен и сам чувствует это. И никакие упреки Анны не собьют его.

Монах что-то знает, и, если бы Анна не утешала его на своей… ладно, на плече… если бы не это, он в конце концов признался бы… покаялся, исповедался. Называйте как хотите… Говоря так, Ральф думал о себе: о том, что в объятьях Анны открыл бы все свои секреты и не утаил ни одного из своих многочисленных грехов.

Он с остервенением отшвырнул попавший под ноги камень.

А ведь я ревную, признался он себе. Анни, я зверски ревную тебя, хотя понимаю: это глупо, неразумно. Но, черт возьми, почему я должен всегда быть разумным? Тем более что за свою бесконечную разумность и долготерпение я так и не дождался ни милосердия, ни снисхождения?..

— Осторожно! — послышался крик.

Он поднял голову. Перед ним стояла молодая пара. Юная женщина была беременна — возможно, на последнем месяце. Он чуть не налетел на нее. Нельзя так задумываться на дороге! Но что поделаешь, если все его мысли постоянно сворачивают на одно?

Он пошел дальше. Настроение ухудшалось. Осенью ему часто бывало не по себе, но чтобы так, как сейчас, — он, пожалуй, не помнит.

Неподалеку он увидел знакомую фигуру.

— Эй, брат Биорн! — закричал он, подзывая его жестом.

— Хотите опять помучить того несчастного безумца, коронер? — спросил тот, не выказывая особой радости от встречи.

— Нет, не его. Я получил позволение от вашей настоятельницы опросить всех, кто побывал вчера в часовне и мог видеть мертвого, — не знакомо ли им его лицо.

Биорн пожал плечами:

— Тут их столько побывало, коронер. Как знать, кто по какой дороге шел? Это же с каждым говорить надо.

— Вот я и хочу просить вашей помощи, брат. Мой помощник тоже этим займется, но сейчас я отправил его к одному крестьянину, который утверждает, будто у него украли овец.

Биорн с безнадежным видом поник головой, потом поднял ее и сказал:

— Если настоятельница велит, о чем разговор, коронер. Только с кого начать?

— Начать с тех, у кого на одежде нашит знак крестоносца.

— Ну, это проще простого, коронер. Один из них уже отдал душу Богу, второй слеп и мог лишь что-то слышать, у третьего открылась проказа, и мы его отправляем в лепрозорий в Норидже. Но если мечтаете с ним поговорить, — добавил он с некоторым ехидством, — мы задержим его и приведем прямо к вам.

Ральф не выразил немедленного желания и жестом предложил продолжить перечисление. Он жалел всякого прокаженного и готов был опустить монету в его кружку, если тот попросит, но все же страшился этой неизлечимой болезни. Впрочем, он знал, что все равно поговорит с несчастным, только оставлял его напоследок.

Биорн сказал, что больше всего здесь побывало народу из деревни или из ближних мест. Ральф поручил ему поговорить с ними и спросил о тех, кого можно назвать чужаками. Кто еще?

— Ну, трое из самого Лондона, люди важные и с весом. — Он усмехнулся. — Такие, что без посторонней помощи с коня не слезут. И не влезут.

— Так обвешаны оружием?

— Какое там! Драгоценностями! Такое сверкание — в глазах темно!

Ральф рассмеялся. Ему нравился острый язык брата Биорна. А людей, подобных тем, кого тот описал, он неплохо знал. Если у них и были пристрастия и вожделения, то в основном к драгоценным украшениям и к жареным, украшенным перьями фазанам. И вообще, такие своими руками не убивают. Даже заклятых врагов королевства. Даже на полях сражения.

— Никого не забыли назвать, брат? — спросил он у замолчавшего Биорна.

— А, вот еще двое, — не сразу ответил он. — Один молодой, судя по всему, из знатных. Лицо у него изуродовано, смотреть жалко. И с ним — постарше, одноглазый. Вроде, его слуга. Нашивок у них нет, но, похоже, войны оба не миновали — где еще такие раны заимеешь?

— Вот с них и начнем.

— Это редкое счастье, миледи! Приобрести коленную чашечку и кусок бедренной кости святого! И по весьма сходной цене! Если мы сейчас не сделаем этого, продавец отправится в Норидж. Надо действовать! Я настоятельно прошу вас принять решение!

Брат Мэтью, говоривший все это, раскачивался от волнения, как тростник под порывами ветра. Сестра Руфь смотрела на него немигающим взором, и в нем непонятно чего было больше: сосредоточенности или обожания.

Однако настоятельница Элинор не казалась столь впечатлительной.

— Я уже решила, — спокойно сказала она. — Мы дождемся нового приора.

— Но, как вы сами правильно заметили, миледи, его назначение зависит от Анжу! — возопил монах. — А место сие так далеко!

В этом он был прав, и Элинор согласно кивнула. Что она еще могла сделать?

— Смеем ли мы так долго колебаться? — продолжал брат Мэтью. — Подумайте о престиже, о благосостоянии, которые приносят святые мощи другим святилищам! Святого Вильгельма в Норидже! Святого Фомы Бекета в Кентербери! — Его голос снизился до восторженного шепота. — Святого Фридесвиде в Оксфорде. Сам король Генрих наезжает туда и преподносит дары. Возможно, он и нам окажет такую честь, когда мы станем владельцами подобных реликвий!