До того момента, и еще чуть дольше, Мери не понимала, что происходит. Руфус же, естественно, знал с самого начала, он все это спровоцировал. В тот момент понял и Эдам. Понимание вылилось в приступ желания, которое было порождено Руфусом, воспоминанием об их сплетенных под водой телах, и Мери, не сопротивлявшейся, когда Руфус развязал узел на ее шее и спустил вниз верхнюю часть купальника.

Его действия — Руфус наверняка этого и добивался — заставили Мери упасть на Эдама, при этом ее груди звонко шлепнулись о его грудь. Продолжись все дальше, это было бы истинное блаженство, но Мери, хотя и пьяная, отпрянула, вскочила на ноги и закрыла грудь руками.

— В чем дело, черт побери? — растягивая слова, осведомился Руфус.

— Я не собираюсь заниматься трибадией, вот в чем дело.

— Троилизмом, — вздохнул Эдам, — а не трибадией. — Пусть он пьян, пусть его раздирает разочарование, но слова на первом месте. Он был этимологом до мозга костей. — Путаница происходит из-за «три», это не латынь, а производная от греческого глагола «тереть». «Трибада» — это лесбиянка, в то время как «троилит»…

— Господи, — застонал Руфус, — просто не верится. — Он стал кататься по пледу, хохоча во все горло. — Соблаговоли продолжить свою интереснейшую лекцию о трении, — сказал он. — Если уж мы не можем заняться этим, то хотя бы послушаем.

— Ублюдок, — процедила Мери. — Извращенец.

— Ой, умоляю, это же игра. Игра в ночь солнцестояния.

— Это не ночь солнцестояния, черт побери! — закричала на него Мери. — Сколько раз тебе повторять?

Она убежала в дом. Руфус продолжал хохотать, теперь уже икая. Взяв бутылку, он стал лить себе в глотку вино.

— Ты псих, Верн-Смит, точно тебе говорю! Я организовал тебе мини-оргию, милый, очаровательный междусобойчик втроем, и когда все уже пошло своим чередом, ты вдруг произносишь речь о греческом глаголе «тереть». Умереть и не встать, честное слово. Я этого никогда не забуду, буду помнить до последнего дня.

— Не будешь, — сказал Эдам. — Готов поспорить, что не будешь.

— Как ты думаешь, а вдруг она на самом деле скрытая трибада?

После этого Руфус часто называл Мери скрытой трибадой. Она была права, когда называла его ублюдком, — он действительно мог быть потрясающим ублюдком.

— Как насчет искупаться? — предложил Руфус. Его губы были мокрыми от вина. Он повернулся и заглянул в глаза Эдаму. А Эдам заглянул в его. Хмель будоражил кровь, курились ароматические палочки, наполняя запахами теплый воздух ночи.

— Почему бы нет?

Но Руфус продолжал лежать, не прикасаясь к Эдаму, просто улыбаясь. Он лениво вытянул руку и при этом опрокинул бутылку с вином. Бутылка не разбилась, но на белом пледе разлилось красное, похожее на кровь, пятно. Руфус кончиками пальцев слегка прикоснулся к голому плечу Эдама, и тот замер, вслушиваясь в свои ощущения; замер в счастливом, даже безмятежном предвкушении и по какой-то неведомой ему причине стал считать звезды. Последнее, что он запомнил, — это сопровождавшееся смешком бормотание Руфуса:

— Греческий глагол «тереть»?

А потом Руфус заснул, положив голову на предплечье вытянутой руки, его пальцы все так же касались голого плеча Эдама. Эдам тоже заснул, почти сразу после него, и проснулся на рассвете от холода — так всегда бывает, если спать на открытом воздухе без пледа. Его накрыло страшнейшее за всю его жизнь похмелье, но ни спазмы, ни дикая боль не затмевали облегчение от того, что они остались здесь и не поехали в Грецию. Небо возвышалось бледным куполом, на востоке прикрытым тонким пологом из крохотных облачков, которые уже успело подкрасить в розовый пока еще спрятанное солнце. Из сада исчезла тишина, его наполнял шум от птичьих трелей — кто-то щебетал, кто-то пищал, кто-то ворковал, и над всем этим звучали чистые, ясные ноты пения черного дрозда. Эдам встал и, накрыв Руфуса одним из пледов, ушел в дом.

* * *

На следующий день случились две вещи. Вернее, случилась одна из двух. А вот день, когда случилась вторая, он точно не помнит. Возможно, в субботу. Кажется, человек из фирмы по контролю численности коипу приходил в будний день, хотя не исключено, что у Эдама похмелье ассоциировалось с его приходом.

Теперь, когда к нему и Энн приезжают гости, они крутятся как белки в колесе, чтобы обеспечить им комфорт. Либо один из них, либо оба встают пораньше, чтобы приготовить завтрак. Они заранее проверяют, готовы ли кровати и подогрета ли вода. Так делали их родители, когда к ним приезжали гости. Но в Уайвис-холле была совершенно другая система, вернее, там никакой системы не было. Каждый заботился сам о себе. На этом настаивал Эдам и громогласно кричал об этом, торжественно обещая, что ни сейчас, ни в будущем не сдастся под натиском буржуазных ценностей и обычаев.

Так что в то утро он ничего не сделал для Руфуса и Мери, даже не искал их и не знал, продолжает ли Руфус спать на террасе или перебрался под бок к Мери. Обнаружив, что из-за холода и головной боли больше не заснет, он на кухне сделал себе чашку растворимого кофе, а о кофе для Руфуса и Мери даже не подумал. Выпил две таблетки аспирина, а через полчаса — еще четыре. Стол, за которым он сидел, был круглым и сделан из сосны, или, как говорили Хилберт и отец Эдама, из дильсов. Эдам размышлял об этом интересном слове, которое сейчас использовалось как другой термин для соснового пиломатериала, а первоначально означало доску определенного размера и происходило от нижне-германского dele, — когда в дверь черного хода постучали. В том хрупком состоянии, в котором находился Эдам, стук подействовал на него как шок. На крыльце стоял мужчина среднего возраста с жидкими темными волосами и черными усами, одетый в джинсы и легкую куртку из бледно-голубого пластика. Сказал, что его зовут Пирсоном, что он из службы контроля за численностью коипу и хотел бы осмотреть озеро, такое возможно?

— Какого контроля? — не понял Эдам.

— Вы тут новенький, да? Я обычно имел дело с мистером Смитом.

Эдам сказал, что он умер. А «коипу» — это акроним?[41]Мужчина посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Это что-то вроде крысы, так?

Эдам сдался.

— Смотрите, если хотите, — сказал он.

— Ладно, я по дороге еще загляну в лес. В этом году соседнее с вами поле засажено сахарной свеклой. Ваши коипу просто дуреют от нее.

Они не мои, хотел сказать Эдам, но не стал. В словаре Хилберта он нашел определение коипу — южно-американский водяной грызун, myopotamus coypus, по размеру меньше бобра. Ему так понравилось латинское название, что он даже сочинил песенку и запел ее, поднимаясь наверх:

Флиттермус, оттермус,

Миопотамус…

Из окна в Комнате игольницы он наблюдал, как мужчина идет по краю озера. В одной руке у него был мешок, в другой — кажется, металлические ловушки или не ловушки, в общем, какой-то инструмент. Как коипу могли оказаться в пруду Суффолка? Наверное, сбежали из зоопарка, подумал Эдам, как норка — со зверофермы. Спускаясь вниз за кофе, он встретил Мери, которая поднималась наверх, на ней были джинсы Руфуса и грязная майка с логотипом Университета штата Луизианы. Выглядела она почти уродливо. Мери угрюмо глянула на него и рассеянно спросила, что за дядька бродит вокруг озера.