нечто пугающее. Потому и встрепенулся до этого не умолкавший человек за столом напротив:

— Вам плохо? Сердце? Давление? Наверное, прошлое о себе напомнило? Может быть, карвалол, валерианка? Или что-нибудь серьёзней? Водочки? У меня нет, к сожалению… Но, если надо, я помощницу пошлю… Тут рядом…

И опять ничего и не произнёс Сергей Дмитриевич. Будто слова экономил. Зато два жеста позволил себе. Сначала головой кивнул. Резко, как боднул. Отчего его собеседник, на всякий случай, назад откинулся. Такой жест, конечно, и за поклон можно было принять. Но это только со стороны и при определённой фантазии. Другим жестом он руку вперёд выбросил. В сторону компьютера, в боку которого флешка с его рассказами торчала. По этому поводу человек по ту сторону стола снова дёрнулся и ещё дальше назад отодвинулся. Понятно, — испугался. Только Калинин кистью своей выброшенной руки маняще-требующее движение сделал. Собеседник успокоился и всё без слов понял. Флешку вынул и гостю протянул.

Жест он понял правильно, но больше ничего не понял, потому что с той же самой ровной, почти заунывной интонацией продолжил:

— Вы, надеюсь, про это и распространяться не будете… Не должны посторонние люди про детали этого проекта знать… Главное, как можно скорее рассказ, где правозащитная тема присутствует… Если всё состоится, обязательно вместе с нами к главным спонсорам… Я Вас, как автора, обязательно в делегацию включу… У Вас загранпаспорт есть? Если нет, ничего — оформите… На законном основании… Вы же теперь — вольный человек… Все права имеете… Вы — их заслужили… Вы — их выстрадали…

Последних фраз Сергей Дмитриевич не слышал вовсе. Потому что рванул он из кабинета, где поили его вкусным чаем из красивой чашки, прочь. Резко рванул. Удивительно, что по пути не опрокинул стул с вешалкой в приёмной кабинета и не сшиб всякую дребедень, что там стены украшала. Ещё удивительней, что всё это он сделал молча. Даже не ругался.

Позднее, уже дома, появилось у него желание крепко накатить. В одинаре, безо всяких товарищей-собутыльников, которым что-то говорить надо, а, главное, которых слушать полагается. Совсем недолго подумал об этой перспективе, вердикт вынес мужественный:

— Ещё чего!

Хотя, может быть, и надо было ему в тот вечер выпить. Для поддержания души и сердца! Для снятия стресса и освобождения от всякой пакости, что за последние дни его собеседники ему в душу насовали.

Впрочем, и без помощи алкоголя Калинин ситуацию одолел. Без депрессии, без ступора, без обычных для русского человека желаний в трудный момент «всех и всё послать» в известном направлении. Ночь он проспал крепким и уверенным сном, весь следующий день просидел «на телефоне», советовался с кем только можно по сложившейся ситуации. Удивительно, но, здорово пошатнувшаяся после первого провального тройного виража по издательствам, надежда на рождение книги его вовсе не покинула. Почему-то верилось ему, что книга эта всё равно рано или поздно появится. Правда, никакой колокол с триумфальным и раскатистым «из-да-дут» внутри уже не ухал. Странно, колокол не звучал, а уверенность присутствовала. Наверное, та самая арестантская чуйка, что о себе уже не раз напоминала, работала. И не подвела она.

После всех телефонных разговоров и переговоров, после консультаций со знакомыми и знакомыми этих знакомых родилась простая, как меню арестанта, и дерзкая, как его же сны, схема. Сначала Сергей Дмитриевич поискал издательство, которое, не вникая особенно в тему и содержание текста (главное, чтобы экстремизма не было) за деньги (себестоимость плюс собственный интерес) готово было издать его книгу. Оказалось, что таких издательств — пруд пруди. Представилась возможность даже сравнивать, выбирать и торговаться. Когда потенциальный исполнитель и сумма, необходимая на издание, стали известны, обратился Калинин к своему былому солагернику — Саше Гнутому. Тот из блатных был, в лагере не первым сроком сидел, авторитет имел, не случайно в зоне за отрядом смотрел. Гнутый освободился пораньше, чем Калинин, теперь, вроде как в бизнесе обитал, при успехе и деньгах соответственно. К просьбе Сергея Дмитриевича отнёсся без восторга, но с пониманием. Правда, сначала упрекнул:

— Чего тебе, дед, неймётся? На старости лет в писатели подался? На хрен тебе это сдалось…

То ли по скупости, то ли по инерции покряхтел, когда узнал о необходимой сумме:

— Что-то дороговато нынче в литературу влезать…

Однако деньги дал. Рукопись читать не стал, только спросил, хлопнув по толстой пачке уже распечатанных на принтере рассказов:

— Там всё, в натуре, по правде? Смотри, а то с меня люди спросят… Ты ж, понимаешь…

И про тираж не спрашивал. На вопрос, сколько экземпляров ему прислать, отмахнулся:

— Мне это без нужды… Про то, как там, я и так знаю… Пусть другие читают…

«Читали» рассказы Сергея Дмитриевича уже через месяц. Книгу не то, чтобы с полок магазинов сметали, но покупали… Это в нынешнее рыночное, не сильно духовное, время уже хорошо. Были даже две вполне добрые рецензии в интернете, где про «эстафету Солженицына-Шаламова» и про «свежий голос правды» упоминалось.

А вот никакого социального потрясения после выхода книги Калинина не грянуло. Не то нынче российское общество, чтобы его какой-нибудь книгой сотрясти можно было.

Всё это Сергей Дмитриевич воспринял очень спокойно, будто обо всём наперёд предупрежден был и заранее к такому результату серьёзно готовился.

Всё равно после первой книги, хотелось ему свои литературные занятия продолжить. Писать, разумеется, стремился опять «про зону, про тюрьму». Не сложилось! Не писалось! Сам себя по этому поводу успокаивал, вспоминал, что писателем он становиться и не собирался. Хотел рассказать о том, что в российской неволе нынче творится — рассказал. Больше того, по-честному рассказал. Без купюр, без калечащей редактуры, без реализации наставлений всякой сволочи. Молодец! Здесь он, как и в зоне, не сломался, самим собой остался.

Но вот, что интересно: после вышедшей книги часто снились Калинину сюжеты новых рассказов. Опять про зону, снова про тюрьму. Ещё интересней, что в этих сюжетах, пусть пунктиром, но явственно проходило что-то из того, что ему ненавистные собеседники в трёх издательствах пытались навязать. В итоге складывались очень причудливые сюжеты, в которых правда, вымысел, социальные утопии и уж совсем больные фантазии в причудливом коктейле слоились.

Всякий раз в такой момент он думал, что сейчас проснётся и непременно запишет, зафиксирует на бумаге всё, что только что видел. И всякий раз, просыпаясь, с безнадёжным бессилием, понимал, что ничего конкретного, из того, что секунду назад видел, в чём даже участвовал, он… не помнил. Снова засыпал, нисколько не сомневаясь, что эти странные сны с лихо закрученными, пусть даже частично