В эйфории я поделилась с коллегами своей радостью. Начальство узнало новость обо мне в тот же день. А буквально на следующее утро мне вежливо разъяснили, что стажировку я не прошла.

Но я не расстраиваюсь, ни капли. Меня ждёт новая жизнь. Говорю себе, что работа в жизни женщины – не главное. К тому же нечестно было бы уходить в декрет, отработав лишь несколько месяцев.

А что Стас?

Он сухо констатирует:

– Если будет девочка, я тебе это прощу.

Я слишком счастлива, чтобы искать смысл в его заявлении, пропускаю мимо ушей эти слова. Подумаешь, у всех реакции разные. Чего не скажешь, когда узнаёшь такие потрясающие новости.

Я плохо помню последующие девять месяцев.

Помню, как отвратительно пахнет немытая посуда, как смешит, когда место в автобусе уступают просто толстым, а не тебе, как кардинально меняется вкус и любимые раньше лакомства вызывают отвращение. Девять месяцев странного, непривычного спокойствия, когда становишься тяжелее и крепче стоишь на земле, когда принадлежишь не только себе, но и тому, кто должен появиться на свет.

Когда муж узнаёт, что внутри меня растёт маленький мальчик, он просто выходит из комнаты. Наверное, пошел в ванную плакать от счастья. Это же просто космос! Лёгкие толчки изнутри – самые приятные ощущения в моей жизни. Что нас ждёт? Что нас ждёт! Говорят, женщины после рождения детей становятся другими. Я не боюсь этих перемен. Меня не волнуют ни лишние килограммы, ни внезапно вылезшие прыщи. Это такая ерунда. Стас больше не цепляется. Просто чудеса! Кажется, я даже скучаю по его колкостям. Я счастлива, и ничего не может выбить меня из колеи.

Стас и рядом и одновременно далеко, много молчит и ждёт… нет, выжидает.

Это время передышки. Этап, чтобы собраться с силами, потому что после рождения Тёмы всё изменилось.

Тёма, надрываясь, кричит. Мальчики часто мучаются животиком в первые месяцы жизни. Массаж, укропная вода почти не действуют на него. Я прижимаю сына к груди, кружу по комнате, мягко пружиня, но мой безумный танец тоже не помогает его успокоить.

Говорят, колики надо просто переждать. Потом пережить зубы, потом садик, потом школу, а к университету, может быть, отпустит, но это не точно.

Стас смотрит футбол.

– Выйди с ним в другую комнату.

– Я думала, ты поможешь.

– Как? Буду скакать рядом? Убери его. Не слышно ничего.

Наконец Тёма засыпает, его тельце обмякает на моих руках, и я перекладываю его в кроватку.

Прихожу в гостиную, когда команды уходят на перерыв.

– Мог бы и успокоить его, – у меня прорывается обида.

– Как? – недовольно рявкает он, не поворачивая головы. – Сиську дать?

– Просто взять на руки. Побыть рядом.

– Я и так рядом. Слушай, если у тебя не получается, не надо винить других. Не перекладывай с больной головы на здоровую. Не справляешься с ребёнком – не надо было рожать!

– Ладно, – не сдерживаюсь я. – Скажу Тёме, когда он вырастет, что его отец не очень хотел, чтобы сын появился на свет.

Стас одним движением сбивает меня с ног, опрокидывает на диван и вдавливает коленом в обивку. Тесёмки подушки царапают мне щеку. Мою руку он загнул за спину, наклоняется к уху и шипит:

– Сука, только попробуй ещё раз такую хрень сказать!

Конечно, я пытаюсь скинуть его, но силы не равны. Борюсь молча, чтобы не разбудить с таким трудом успокоившегося сына.

Но Тёма что-то почувствовал и снова проснулся с криком.

– Мне надо к малышу.

Стас отпускает меня:

– Вечером у нас будет серьёзный разговор. Готовься.

Я сползаю вниз, поднимаюсь с пола и бегу к Тёме. Забыться, уткнуться в сладкую макушку носом. Мне хочется вернуть волшебство… Чувство неприкосновенности. Когда он жил у меня в животе, я была неуязвимой. Но чары рассеялись, мы уже не одно целое. Мы теперь, как и все на Земле, – одиночки, которые утешаются крохами близости в виде объятий.

В короткую передышку, когда Тёма снова засыпает, я дремлю рядом на диване.

Стас трясёт меня за плечо:

– Мы не поговорили.

Я мычу что-то, не разлепляя глаз.

– Пошли в спальню, – диктует он.

– Давай завтра, – отмахиваюсь я.

Он разворачивает меня к себе. Потом чувствую, как резко развязывает на мне пояс, распахивает халат, снимает лифчик.

– Я сейчас испачкаю молоком диван, – бормочу я. Он не отвечает, сдёргивает трусы.

– У меня швы ещё не зажили…

– Какие ещё швы. Тебе же не кесарево делали, – сопит он.

– Внутренние…

– Хватит чушь нести!

Я мысленно молю Тёму, чтобы он опять проснулся.

Я слежу за каждым своим словом. Любая неверно высказанная мысль, неосторожные слова могут вызвать новый взрыв гнева. Я старательно подбираю фразы, прежде чем сказать что-то мужу. Но чаще предпочитаю молчать. Так безопаснее. Так меньше шансов, что Тёма услышит крики и мат. Стас давно не сдерживает себя в выражениях.

Тёме уже не пара месяцев. В три года ребёнок – сознательный человек. Он всё чувствует. Стас ненавидит слёзы, и Тёма у нас почти не плачет. Когда он нервничает, то начинает непроизвольно шмыгать носом. Я понимаю – так не должно быть.

Я плохая мать. Не могу создать условий, в которых моему ребёнку будет спокойно и безопасно.

Сын играет с полотенцем. Вот так покупаешь ребёнку конструкторы и развивающие игрушки, а он выбирает кусок махровой ткани и фантазирует: то накрутит его себе на голову, то машет, как опахалом, то завяжет концы полотенца на шее и, взяв сабельку, изображает древнего воина в плаще.

Я наблюдаю за его смешной детской грацией. Нам хорошо вдвоём. На плите булькает борщ, в духовке обливается соком окорок – я всё успела.

Стас возвращается ровно в семь. Тёма выбегает его встречать.

Скупо поздоровавшись со мной, он идёт в ванную мимо ребёнка.

– Почему полотенце валяется на полу? Оно теперь грязное.

– Упало.

– Само? – недоверчиво фыркает Стас.

– Тёма играл полотенцем.

– Ты должна с детства приучать его к порядку!

– Ему три года.

– Без разницы! Надо и в три знать, что у каждой вещи есть своё место. Пойдём, Тёма, я покажу тебе, куда можно положить полотенчико. Мама у тебя – неряха и, видимо, хочет, чтобы ты таким же вырос.

Хочется перевернуть кастрюлю с борщом. Да, я ужасная хозяйка, не успела повесить «полотенчико» на место к приходу мужа. Теперь он и Тёму научит говорить, что мать неряха.