– Кажущееся отсутствие мотива само по себе может быть мотивом.

– Ну вот, Алоизий, вы опять говорите загадками.

Пендергаст вместо ответа только отмахнулся.

– Вы по-прежнему уходите от моего вопроса: согласны ли вы с той версией, что первое убийство совершено не тем человеком, который совершил второе и третье убийства?

– Все это вращается вокруг аномалии первого обезглавливания: зачем было ждать двадцать четыре часа? Два других обезглавливания произошли, когда жертвы были еще живы.

– И все же вы уходите от моего вопроса.

– Еще одна деталь, которая кажется мне любопытной. Какими бы свирепыми и кровавыми ни были убийства, обезглавливания осуществлялись с большой скрупулезностью. Это говорит против того, что первое убийство было совершено другим киллером. Да, и еще нельзя забывать о том, что первое тело – в отличие от остальных – было намеренно спрятано.

Лонгстрит хмыкнул:

– То, что вы говорите, интересно, но само по себе ни к чему не ведет.

– Мы в логическом тупике. Возможно, как и предполагает полиция, это ситуация подражания, в особенности потому, что убийства номер два и три имеют многочисленные точки соприкосновения, которых нет в первом. Однако – и это тоже логично – совпадение трех обезглавливаний на временнóм отрезке в одну неделю упорно наводит на мысль об одном убийце. Нам не хватает улик.

– Вы, с вашими «нехватками улик» и «логическими тупиками», – прорычал Лонгстрит. – Мы чуть не погибли из-за этого в той истории с разведывательным отрядом угандийских наемников – вы помните?

– И все же мы с вами сидим сегодня здесь, разве нет?

– Верно, сидим. – Он протянул руку и нажал кнопку вызова на интеркоме. – Кэтрин, принесите, пожалуйста, «Арнольда Палмера» агенту Пендергасту.

Антон Озмиан сидел за огромным столом черного гранита, глядя в южные окна своего углового кабинета, за которыми мерцали мириады огней Нижнего Манхэттена, отраженные затянутым тучами зимним небом.

Его взгляд был устремлен мимо Башни Свободы, мимо зданий квартала Бэттери, на темные очертания острова Эллис в бухте Нью-Йорка. Его бабка и дед приплыли пароходом из Ливана, и их приняли на этом острове. Озмиан радовался тому, что какой-нибудь напыщенный, ксенофобный бюрократ не попытался американизировать их фамилию и превратить ее в Освальд или еще какую-нибудь подобную дурь.

Его дед был часовщиком, как и отец Озмиана. Но к исходу двадцатого века профессия часовщика изжила себя. Ребенком Озмиан проводил долгие часы в мастерской отца, его очаровывали механические движения великолепных часов – фантастически крохотные системы пружинок, шестеренок, колесиков, делавшие видимой эту необъяснимую тайну, которая называется «время». Но по мере того, как он становился старше, его интерес стали привлекать сложные системы иного сорта: регистры декодирования команд, накопители, счетчики программ, указатели стека и другие элементы, из которых состоял компьютер, а также язык ассемблера, управлявший всем этим. Система в чем-то напоминала точные швейцарские часы, конечная цель которых состояла в том, чтобы максимально использовать минимальные количества энергии. Именно так и действовало кодирование языка ассемблера: если ты настоящий фанат программирования, то ты постоянно борешься за то, чтобы уменьшить размер своих программ и заставить каждую строку кода выполнять двойную, а то и тройную работу.

Молодой человек, выросший на окраинах Бостона, Озмиан после колледжа страстно отдался необычным хобби: композиторству, криптографии, ловле рыбы на мушку и даже, на короткое время, охоте на крупную дичь. Но его хобби оказались забыты, когда он нашел способ соединить свой интерес к музыке и шифрованию с его фанатичным увлечением плотным кодом. Именно это соединение интересов помогло ему разработать технологии стриминга и кодирования, которые стали становым хребтом «ДиджиФлад».

«ДиджиФлад». Он покраснел при мысли о своей компании, биржевой курс которой много лет неуклонно рос, а в последнее время замедлился из-за неавторизованной утечки в Интернет его самого ценного алгоритма.

Но теперь, как это случалось часто, его мысли вернулись к убийству его единственной дочери… и грязным сплетням про нее, вытащенным на свет божий этим гребаным ублюдком Брайсом Гарриманом, который называет себя репортером.

Отчетливый тройной стук в дверь прервал поток его мыслей.

– Войдите, – сказал Озмиан, не отрывая взгляда от окна.

Дверь открылась, раздались чьи-то тихие шаги, и дверь снова закрылась. Озмиан не стал оглядываться – он прекрасно знал, кто сейчас вошел к нему. Это был его самый необычный и загадочный служащий с благородным, древним и необычно длинным именем Мария Изабель Дуарте Альвес-Ветторетто. В течение долгих лет Альвес-Ветторетто работала на Озмиана в разных качествах: адъютант, доверенное лицо, толкач… и телохранитель. Он почувствовал, что она остановилась на почтительном расстоянии от его стола, и повернулся к ней. Она была немногословной, спортивной и спокойной, носила развевающуюся на ходу гриву черных волос, одевалась в джинсы в обтяжку и открытую шелковую блузку с жемчугом. За все свои годы Озмиан не встречал никого более безжалостно-эффективного. Она вроде бы была португалкой, имела старинные представления о чести, мести и преданности, ее предки участвовали в макиавеллиевских интригах на протяжении восьми сотен лет. Это искусство было отточено в ней до высшей степени совершенства.

– Начинайте, – сказал Озмиан, отводя взгляд от ее напряженного лица, чтобы, слушая ее, смотреть в окно.

– Наши частные следователи представили предварительный доклад по Гарриману.

– Изложите в нескольких словах.

– У всех репортеров сомнительный характер, так что опущу его малые грехи и слабости. Если не говорить о том, что он журналист из разряда грязекопателей, которые бегают за машинами скорой помощи, собирают слухи и наносят удары в спину, то в остальном он человек вполне добропорядочный. Производное подготовительной школы, возросшее на очень старых деньгах – деньгах, которые с его поколением сходят на нет. Окончательный вывод – он чист. Никаких тюремных сроков в прошлом. Никаких наркотиков. Он работал репортером в «Таймс», а потом, по причинам, не имеющим отношения к делу, перешел в «Пост». Тут нет ничего, что дало бы нам опору. – Пауза. – Но есть информация, которая заслуживает особого внимания.

– Слушаю.

– Его подруга – они встречались с колледжа – умерла от рака года три назад. Он проявил себя очень положительно, пытаясь помочь ей победить болезнь. А после ее смерти объявил крестовый поход. Писал статьи о ранней диагностике рака и вероятных новых средствах, уделял много внимания освещению работы различных некоммерческих организаций, ставящих перед собой задачу предотвращения болезни. Кроме того, хотя его заработки как репортера невелики, он за эти годы сделал немало пожертвований из собственных и семейных средств, в особенности в Американское онкологическое общество. Еще он основал небольшой благотворительный фонд имени своей покойной подруги.