Обычно веселая, открытая и располагающая, сегодня Глаша была хмурой и озабоченной, но Костя списал это на загруженность после первых майских праздников. Она проводила его на четвертый этаж, усадила на стул перед огромными дубовыми дверьми в приемную Петра Матвеевича. На соседнем стуле сидел странный ушастый парень, который, казалось, негромко сам с собой разговаривал. Костя покосился на него с опаской.

Глафира пообещала минут через двадцать пригласить Костю к будущему боссу («возможно, потребуются ваши комментарии к проектам...»), сказала, что приказ о приеме уже подготовлен («вы привезли трудовую и копии документов, о которых я предупреждала?»), забрала папку и вошла в приемную.

Сорок минут Костя просидел, как на иголках. Он не знал, что думать. Определенно, что-то не понравилось, но тогда почему не пригласят его? Он подготовил по три варианта каждого из проектов, неужели не подошел ни один?! Быть этого не может!

Он вставал, расхаживал по коридору, снова садился, ежеминутно поглядывая на часы. Один раз заместил, что ушастый наблюдает за ним с усмешкой, и уже собрался сказать что-нибудь грубое, но сосед его опередил:

– Да не волнуйтесь вы... Сейчас все выяснится, – произнес он со странной, жалостливой интонацией.

– А почему вы, собственно... – повернулся к нему Костя, и в этот момент дверь приемной распахнулась.

На пороге появился Петр Матвеевич. Костя шагнул ему навстречу, но тот, задержавшись всего на мгновение и ни на кого не глядя, быстро пошел по коридору к лестнице.

Костя провожал его ошарашенным взглядом и не услышал, как приблизилась Глафира.

– Константин, – сказала она.

Он вздрогнул и обернулся. Глафира была пунцовой от смущения.

– Извините, Костя... – сказала она, делая видимые усилия, чтобы не дрожал голос. – Ни один из проектов не подошел. Настолько, что Петр Матвеевич не захотел, чтобы я пригласила вас прокомментировать...

– Как?.. – беспомощно спросил Костя, понимая, что сердце вот-вот остановится. Этого просто не могло быть. Они были гениальны, его проекты. – Как же так?.. Три варианта каждого...

– Все они признаны негодными. Петр Матвеевич ждал от вас вовсе не этого. Извините. Дорогу найдете? До свидания...

И она, цокая каблучками, быстро пошла к лестнице.

Костя попятился, нащупал рукой стул и опустился на него.

Надежды рухнули. Перед глазами все плыло, во рту стоял гадостный, железистый привкус.

«Как же так? Три недели сумасшедшего труда, вычислений, чертежей... Отложенная книга, дядя при смерти в больнице, к которому ни разу не выбрался...

И все – зря?

А проекты... Моя папка!»

Он вскочил, дернул за ручку двери приемной – она оказалась заперта.

– Вы так ничего и не поняли? – раздался голос. Костя обернулся. Все тот же сочувствующий взгляд. – Вас кинули. Пошло обманули. Здесь это практикуется, именно поэтому я увольняюсь... Вы, кстати, не первый. Ни один из порученных генеральным проектов Матвеич не разработал сам. Мозгов недостает. Зато хитрости – хоть отбавляй. Вот он и выезжает на кандидатах... Принятому на работу помощнику нужно платить немалые деньги, и Матвеич убивает разом двух зайцев: деньги для компании экономит и чужими руками и головами разработал уже восемь проектов – чемпиен по внедрениям. У него и термин есть для таких олухов, как вы: «Вахмурка». Был такой рисованный детский персонаж. За него все Вахмурки делают, – он хихикнул. – А Глаша – его человек. Она в курсе. Только, кажется, никак не привыкнет...

Костя не помнил, как вышел на улицу. Вокруг была весна, палило солнце... Его знобило. Он был разбит, раздавлен, уничтожен. Хотелось умереть.

Он достал мобильный телефон. В левом нижнем углу горел значок неотвеченных звонков. Нажал просмотр. Лиза... Лиза... Еще Лиза... Оксана... Померанцев... Снова Лиза... И снова Лиза. Вчера он отключил звук телефона, проверяя и редактируя проекты, распечатывая на принтере...

Вчера ему было не до разговоров.

Он заставил себя набрать номер сестры. Она ответила сразу, и он закричал в трубку:

– Лиза, это я! Прости, старушка, я так виноват! Все объясню, ей-богу! Еду в больницу! Дядя Гриша все в той же палате? Что ему отвезти? Может, врачам деньги передать, у меня с собой есть! Сестренка, я почти у метро, тут езды двадцать минут, от силы полчаса! Лиза, я дурак, полный и беспросве...

– Егоров, заткнись, – чужим хриплым голосом каркнула Елизавета. – Просто так, для сведения: папа вчера умер. Он до последнего часа ждал тебя, хотел попрощаться... Все, я не могу с тобой говорить.

Я открыл дверь, и Костик не вошел – ввалился, упал мне на руки. Его трясло, лицо бледнее смерти, а глаза совершенно сумасшедшие.

– Лекс, – бормотал он, как в ознобе, – все пропало... Я такое совершил... Лекс, что делать? Что теперь будет...

Я кое-как отвел-оттащил его в комнату (тяжелый какой, зараза...), усадил на диван, сбегал на кухню в холодильник за водкой, прихватил стакан, вернулся, предусмотрительно налил до половины – все равно расплескает – и сунул стакан ему. Схватив и постучав зубами о край, он выхлебал все до капли, но, по-моему, даже не понял, что это была водка.

Костя уронил пустой стакан, закрыл лицо руками и тихо заплакал. Я не стал ему мешать.

Я знал, что произошло: разговаривал вчера по телефону с Оксаной и Елизаветой, которая оставалась в больнице с отцом до последних его минут. Костю мне было жаль. Он стал заложником собственной доверчивости и стремления быть нужным (а ведь как он прекрасно умел быть нужным!), купился на талантливо построенный развод. Оксана сказала, что поняла это очень быстро и даже пыталась осторожно донести до мужа подоплеку происходящего, как видела ее она, умная дальновидная баба, но Егоров завелся и никого не желал слушать. Кроме того, тетя Лена была не просто обижена на сына – она чувствовала себя оскорбленной.

Словом, моему другу предстояло в ближайшее время учиться верить людям (в первую очередь это касалось работодателей) и заново выстраивать систему отношений с близкими родственниками.

– Я пойду, – сказал Костя, отняв руки от лица.

– Да? – спросил я. – И куда, интересно? И, главное, как? Ты ж ничего перед собой не видишь. Переведи дух, потом я тебя в такси посажу... Что, дружище, хреново?

Он глядел на меня мокрыми, несчастными глазами.

– Издеваешься?

– Ты не виноват, – сказал я твердо. Я действительно так думал.

– Не-ет, – протянул он с сумасшедшинкой в голосе и покачал указательным пальцем; я увидел, что его снова начало колотить. – Виноват. Именно что виноват. Только вина моя такая... Не построена еще та церковь, где я смог бы отмолить этот грех...

– Выпей, – сказал я и сунул ему новый стакан с водкой.