Старик поднял голову и посмотрел на Хана таким же страшным взглядом, как и у внука. Два мрака, скрестившихся в ударе. Я даже услышала раскаты грома.

– Батыр Дугур-Намаев никогда не нарушает данное им слово. Все здесь принадлежит теперь тебе.

– Ппаааааа! – закричала женщина лет сорока пяти, в темно-зеленом наряде с покрытой головой. – Кааак? Каааак же так? Ты же говорил… ты же не можешь… Он брата… он же…

– Замолчи! Такова моя воля! Смирись!

Не глядя на нее, ответил старик и протянул руку за новой порцией виски. Залпом выпил, и в его пальцы вложили сигарету с мундштуком.

– Тебе нельзя, папа, – другая женщина, помоложе, схватила старика за руку, но он отпихнул ее в сторону.

– Поди прочь. Какая разница. Все равно скоро сдохну.

Женщина в зеленом прошла мимо меня и, когда поравнялась со мной, прошипела мне в лицо:

– Чтоб ты камни рожала, проститутка, или уродов, как и его бывшая! Он тебя все равно убьет, как и ее! Голову оторвет и кошке своей скормит! Долго не протянешь!

От ее слов внутри все похолодело, я посмотрела ей вслед, чувствуя, как сильно сдавило грудную клетку еще непонятным мне сильным страхом. Нет, я не боялась их… я еще сильнее начала бояться того, кого теперь называю своим мужем. Отчего-то мне не казались ее слова пустыми… они повергли меня в ужас.

– Пусть она переоденется. В моем доме не принято ходить полуголой.

Старик бросил на меня уничижительный взгляд, а Хан усмехнулся и прижал меня к себе.

– Мне нравится. Я сам выбирал. Пусть все оценят, какую красивую женщину я привел в твой дом, дед.

– У тебя ужасный вкус. Просто отвратительный.

– Неужели? Я ведь так похож на тебя. – потом обернулся к гостям. – Что все замолчали? Празднуйте! Давайте, веселитесь! У вас есть повод – скоро ни одного из вас в этом доме не будет. Он теперь принадлежит мне.

И, повернувшись к деду, отсалютовал ему бокалом и так же осушил залпом… А я вдруг поняла, зачем он на мне женился – насолить своему деду и получить наследство. И я не знала, что ужаснее: быть его игрушкой для плотских утех или стать женой и потом исчезнуть. Если игрушку могут выкинуть… то жену, скорее всего, закопают, чем отпустят.

– Мне все равно, кого ты привел в мой дом… но одно из условий дарственной – правнук. Если в течение назначенного срока она не родит от тебя, все обнулится!

Хан с рычанием обернулся к деду и схватил его за шиворот:

– Что значит правнук? Такого не было в договоре!

– Было. Внизу приписка о дополнении к дарственной под названием «условие один точка четыре». Там сказано, что в случае невыполнения данного пункта, все мое имущество отойдет к мужу моей старшей дочери. Ты всегда слишком тороплив, Тамерлан.

– Тыыыыыыыы! Тыыыы же знаешь… мне нельзяяяяя! Тыыыыыыы….

– Старый сукин сын. Я знаю. Но как иначе я бы мог поймать тебя за яйца? Или ты считаешь меня идиотом? – схватил Хана в ответ за воротник. – Решил обдурить самого черта? Хера с два. Или наследник, или останешься ни с чем.

Они смотрели друг другу в глаза, а у меня выступил холодный пот на спине и задрожали колени.

За обедом все молчали. Стучали вилками и ложками и максимум шептались. Мне казалось, что обо мне. Я ловила на себе их взгляды. Так смотрят собаки из подворотни, когда кто-то украл их кусок тухлого мяса. Внезапно свалившееся на меня «счастье» назвать иначе я не могла. Хан сидел рядом со мной, развалившись на стуле и презрев все правила этикета, как всегда ел жадно руками. Официант приносил ему добавку, подливал в стакан темно-бордовый напиток и стоял за спиной, готовый выполнить малейшую прихоть.

А я ежилась, как от змеиных кусов, и буквально кожей ощущала взгляды его семейки. Особенно пристально на меня смотрел глава семьи. И мне было страшно. Этот человек меня возненавидел с первого взгляда. Если и есть кто опаснее самого Тамерлана – это его дед. Особенно при том, что он рассчитывал женить внука на другой женщине.

– Ешь, – уже привычный приказ возле уха, а я ковыряю вилкой, и кусок в горло не лезет. В голове крутятся слова деда насчет наследника.

– Ешь, мне не нравится, что ты худеешь. Скоро не за что будет держаться.

Это звучало, как путь к спасению. Перестать ему нравиться и больше никогда не чувствовать на себе его мерзких ласк, и не ложиться под него, стиснув от боли зубы.

– Перестанешь меня возбуждать – откручу голову и выкину.

Судорожно сглотнула и вилка дрогнула в руке.

– Пока я хочу тебя трахать – ты жива. Так что старайся мне нравиться.

Я насильно впихнула в себя кусок мяса и запила соком. Мясо оказалось на удивление вкусным и тающим во рту. Аппетит пришел во время еды, и я почти все доела.

– Молодец. Мне нравится, когда ты послушная.

И положил руку мне на колено, заставив сжать бокал пальцами. Погладил ногу и потянул материю вверх. Я отодвинулась и резко встала.

– Куда? – глядя на меня исподлобья, сжимая вилку мощными пальцами.

– Мне надо.

– В туалет? Называй вещи своими именами, и станет жить проще.

Кивнула и вышла из-за стола. На самом деле не зная куда идти, но везде дышалось легче, чем рядом с ним. Я пошла в сторону дома, наивно надеясь, что сразу же найду нужное мне помещение. Но оказавшись в доме, я словно попала в средневековую крепость. Все двери похожи одна на другую. Направилась по коридору вперед, стараясь не смотреть на головы животных с оскаленными пастями и на висящие на стенах мечи и ружья.

– Вы видели эту… эту белобрысую шлюшку? Как он посмел привести ее в наш дом?

Отшатнулась назад и прижалась спиной к стене. Дверь в одну из комнат была приоткрыта, и там явно говорили обо мне.

– Отец Жаргал не простит. Идиот Тамерлан. Променять такую женщину на убожество. Во что одел ее. Привел бы голой.

– Плевать. Он ее вышвырнет через месяц-два. Она ни о чем. Тупая и молчаливая моль. Смотрит, как загнанная телка, своими глазами и хлопает ресницами. Он заскучает с ней.

– Думаешь? Видала, как смотрел на нее? Как будто сожрать готов и кости обглодать. Даже на Чимэг не смотрел так…

– Чимэг мертва. Ее смерть была жуткой, и эту русскую рано или поздно ждет то же самое.

– По завещанию Тамерлан должен вернуться в этот дом.

– Только этого не хватало. Я не стану жить с белой пигалицей под одной крышей. И дети мои с ней за один стол не сядут.

– Уже сидят. Она же здесь на ужине.

– Интересно, он свою убогую привезет? Покажет наконец-то людям? Или так и будет держать, как чудище, взаперти?

– Спрячет снова. Стыдится ее. Позор, выставленный напоказ. Исчадие ада породило такое же исчадие, и все пороки видны налицо.