Весь эпизод, как сказал лидер лейбористов, «шокировал и привел в смятение цивилизованных граждан по всему миру»[3173]. Негодование усилилось, когда выяснилось, что никому не будет предъявлено обвинение в этом преступлении. И действительно, Ковану вручили медаль Британской империи. Леннокс-Бойд сделал вывод, что Британскую империю можно лучше всего поддержать и сохранить, объявив, что она не станет сдавать власть в Кении в обозримом будущем, но проведет амнистию тем, кто принес зло с обеих сторон. Заодно решили изменить название Хола.

Критики продолжали громко кричать. Самым красноречивым из них оказался Энох Пауэлл, пылкий «тори» и радикал, которого Макмиллан пересадил со стула напротив себя в кабинете, поскольку не смог видеть его дикие, неотрывно смотрящие глаза.

В речи, которая привела Палату общин в невероятное возбуждение, Пауэлл говорил о Холе, как об «огромном управленческом провале». Он утверждал: поскольку Великобритания не взяла на себя ответственность за случившееся, это подорвало ее попытки посадить ответственное правительство на зависимых территориях. «Все правление, все влияние человека на человека основывается на мнении. То, что мы еще можем сделать в Африке, зависит от мнения, которое поддерживается относительно пути, каким действует наша страна и мы, англичане. Мы не можем, мы не смеем пасть в Африке ниже самых высоких стандартов в принятии на себя ответственности»[3174].

Пауэлл, в частности, оправдал Леннокс-Бойда. Это не понравилось тем, кто поздравлял его за речь «обо всем лучшем в британских традициях — вещах, которые будут существовать дольше любой империи»[3175]. Например, леди Вайолет Картер, дочь Эсквита и приятельница Черчилля, выступила с протестом из-за того, что Леннокс-Бойд снова и снова отказывал в общественном расследовании условий в лагерях: «Ведь один только факт, что содержащиеся там заключенные гниют от цинги, требует расследования». Цепь ответственности, как сказала она Пауэллу, «идет прямо наверх»[3176].

Леннокс-Бойд предлагал уйти в отставку. Но в канун всеобщих выборов, когда в отчете Девлина было выдвинуто обвинение в том, что Британия превратила Ньясаленд в полицейское государство, Макмиллан решил оставить всех своих министров. Поэтому министр по делам колоний выразил полную уверенность в Баринге и отмахнулся от фантастических и странных обвинений лейбористов в официальной попытке обелить и скрыть недостатки.

Однако перед своим преемником Леннокс-Бойд оправдал тактику железного кулака, применявшуюся в Кении. Он посоветовал Айану Маклауду, который был назначен после победы «тори» в октябре 1959 г., «применять пушки в живущей племенным строем Африке»[3177]. Маклауд пришел в ужас от этих рекомендаций, как и от убийств в Холе. Он скрупулезно провел перекрестный допрос Бланделла об этом. Министр видел острые муки совести у своих соотечественников, значительная часть которых теперь была убеждена: империализм обязательно включает нарушение прав человека. Люди думали, что «лучше ускорить предоставление независимости колониальным народам, чем нести ответственность за такие ужасающие события, как случившееся в лагере Хола»[3178].

Министр учитывал слова Эноха Пауэлла. В дальнейшем Маклауд сказал: «Решающим моментом для меня был тот, когда стало ясно, что мы больше не можем продолжать применять старые методы управления в Африке. Это означало неумолимое продвижение к независимости Африки»[3179].

Практически сразу же Маклауд решил покончить с чрезвычайным положением и освободить почти всех остававшихся в заключении «мау-мау». Он действовал быстро, потому что внутреннее напряжение в Кении росло, возрождался терроризм, приходилось опасаться ужасного кровопролития[3180]. В целом министр отвечал на давление, которое создала речь Макмиллана о ветре перемен.

Маклауд особо прислушивался к международному мнению, высказанному в ООН и США. Просьба Тома Мбойи о «неразбавленной демократии»[3181] привлекла сочувствующую аудиторию в Америке, где на него смотрели, как на чернокожего Джорджа Вашингтона, нацелившегося заставить британцев, которые дрались за Африку, убраться с континента[3182]. Многие американцы думали, что западным интересам в «холодной войне» теперь лучше всего послужит быстрый распад реакционных европейских империй.

Маклауд был особо обеспокоен тем, что Франция и Бельгия выиграют гонку за деколонизацию Африки, а Великобритания останется позади с Португалией, которой все еще правил квази-фашистский диктатор Антонио Салазар. Министра беспокоила стоимость чрезвычайного положения, которое обошлось в 60 миллионов фунтов стерлингов, а также окончание всеобщей воинской обязанности. Он сделал вывод: во многих смыслах Кению становится невозможно защитить. Поэтому в январе 1960 г. пришлось собрать совещание белых и черных лидеров страны (за исключением Кениаты) в Лондоне.

Оно проводилось в Ланкастер-хаус — массивном квадратном здании цвета меда, построенном из камней, привезенных из Бата. Это строение появилось между Грин-парком и Сент-Джеймс-парком в 1895 г., оно выстроено для герцога Йоркского. Королева Виктория, переходя дорогу, чтобы посетить этот особняк, сказала, что оставила свой дом ради дворца. Теперь он восстановлен, напоминая всем, кто живет в эпоху новой Елизаветы, о величии викторианской эры. В нем проводились многие совещания по вопросам колоний.

Ланкастер-хаус предназначался для создания благоговейного трепета у представителей, приехавших из дальних уголков сокращающейся империи. Так Септизоний вызывал благоговейный трепет у варваров, приближающихся к Риму по Аппиевой дороге. Как писал Алан Леннокс-Бойд, на протяжении всех его переговоров с лидерами колоний, «достоинство и великолепие здания оказывало сильное влияние, которое помогало»[3183].

Взгляды прибывших падали на портик в коринфском стиле, атриум в стиле барокко, черных кариатид, камины рококо, хрустальные люстры, итальянские картины, гигантскую мраморную лестницу, украшенную Чарльзом Барри, большую галерею с расписным потолком, поддерживаемым позолоченными колоннами в форме пальмирских пальм. Однако критики ругали демонстративный эклектицизм, который тянулся от Августа до Людовика XV. Они считали Ланкастер-хаус сооружением, более подходящим для казино. Бланделла шокировал театральный контраст между голубыми столами и красным бархатом обивки в зале для ведения переговоров, а также линолеумные полы, лифты-клетки и фанерные перегородки в укромных местах. Здесь проводилась большая часть работы, но заодно демонстрировалась поношенность британского имперского одеяния.